Он молчал. Может, почувствовал, что мне расхотелось объяснять или что я потеряла нить своих приключений. Я не решалась на него взглянуть. И неотрывно смотрела на зеленый огонек приемника, флюоресцирующее зеленое пятнышко, которое меня успокаивало.
— Надо показать вам фотографии… Вы поймете…
И я попыталась описать ему эти снимки, сделанные в один и тот же день: две артистки, Ольга О'Дойе и Маленькое Чудо, сфотографировались для съемок фильма, где моей матери предложили роль — ей, которая никогда не была актрисой. Предложили почему? И кто? Она пожелала, чтобы я сыграла в фильме ее дочь. Ее собственная роль не была главной, тем не менее она настояла, чтобы я находилась при ней. Вместо собаки. Надолго ли?
— А как назывался фильм?
— «Перекресток Стрелков».
Я произнесла это не задумываясь, как нечто заученное в детстве — молитву или слова песенки, которые знаешь от начала до конца, но смысла не понимаешь.
— Вы помните съемки?
Я пришла очень рано утром в какой-то огромный ангар. Меня привез Жан Боран. Потом днем, когда я освободилась и мне разрешили уйти, он повел меня в парк Бют-Шомон, неподалеку оттуда. Было лето и очень жарко. Я сыграла свою роль и не должна была больше возвращаться в ангар. Они попросили меня лечь на кровать, потом вскочить и сказать: «Мне страшно». Очень просто. В другой день велели, лежа на кровати, листать альбом с картинками. Потом в комнату входила моя мать в голубом воздушном платье — том самом, в котором она отправилась в гости, потеряв собаку. Она садилась ко мне на постель и долго смотрела на меня большими грустными глазами. Потом гладила меня по щеке, наклонялась и целовала, и все это мы повторяли много-много раз. В обычной жизни она никогда не бывала такой ласковой.
Он внимательно меня слушал. Потом что-то записал в блокнот. Я спросила что.
— Название фильма. Забавно было бы теперь его посмотреть, правда?
За двенадцать лет мне ни разу даже в голову не пришло посмотреть этот фильм. Для меня он как будто не существовал. Я никому о нем не рассказывала.
— Вы думаете, его можно посмотреть?
— Я попрошу приятеля, он работает в фильмотеке.
Мне стало страшно. Я почувствовала себя преступницей, успевшей позабыть про свое преступление, но вдруг оказалось, что где-то существуют улики. Преступница живет под чужим именем и так переменилась внешне, что узнать ее уже невозможно. Если б меня кто-нибудь спросил: «Вас случайно не звали когда-то Маленькое Чудо?» — я бы ответила нет и для меня в этом не было бы обмана. В тот июльский день, когда мать отвезла меня на Аустерлицкий вокзал и надела мне на шею картонку с надписью: «Тереза Шовьер. Фоссомброн-ла-Форе, улица Шмен дю Брео, дом мадам Шатийон», я поняла, что про Маленькое Чудо лучше забыть. К тому же мать строго-настрого наказала мне ни с кем в дороге не разговаривать и никому не говорить, где я жила в Париже. Я просто пансионерка, возвращаюсь домой на каникулы в Фоссомброн-ла- Форе, на улицу Шмен дю Брео. Поезд тронулся. Было очень много народу. Я стояла в коридоре. Хорошо, что у меня на шее висела табличка, иначе я затерялась бы среди всех этих людей. Забыла бы свое имя.
— Пожалуй, мне не очень хочется смотреть этот фильм, — сказала я.
Недавно в кафе на площади Бланш от какой-то женщины за соседним столиком я услышала выражение, которое заставило меня содрогнуться: «Скелет в шкафу». Мне хотелось спросить у Моро- Бадмаева, не портится ли от времени кинопленка, может быть, она тоже подвержена тлению, как мертвецы. Тогда лица Ольги О'Дойе и Маленького Чуда оказались бы изъедены цвелью и голоса их стали бы неслышны.
Он сказал, что я очень бледная, и предложил поужинать вместе где-нибудь поблизости.
Мы дошли по левой стороне бульвара Журдан до какого-то большого кафе. Он выбрал столик на застекленной террасе.
— Видите, мы находимся прямо напротив Университетского городка.
Он указал на большой дом по другую сторону бульвара, похожий на замок.
— Студенты, которые там живут, приходят сюда, и, поскольку все они говорят на разных языках, кафе назвали «Вавилон».
Я огляделась. Было уже поздно и совсем мало народу.
— Я часто сижу здесь и слушаю, как они болтают на своих языках. Отличная тренировка. Попадаются даже студенты из Ирана, но, увы, никто из них не говорит на степном фарси.
Кухня уже не работала, и он заказал два сандвича.
— Что вы будете пить?
— Стакан виски, чистого.
Примерно в этот же час я зашла тогда ночью за сигаретами в бар «Кантер» на улице Пюже. И сейчас вспомнила, как мне было хорошо, когда я выпила виски. Я свободно дышала, тревога отпустила меня, исчезла гнетущая тяжесть в груди. Мне стало почти так же легко, как в детстве от эфира.
— Вы, наверно, получили прекрасное образование.
Я вдруг испугалась, не прозвучал ли в моем голосе оттенок зависти или горечи.
— Только аттестат и Школа восточных языков…
— Как вы думаете, я могла бы записаться в Школу восточных языков?
— Конечно.
Значит, я не совсем уж и наврала аптекарше.
— У вас есть аттестат?
Я хотела сначала ответить да, но это было бы слишком глупо — опять врать, особенно теперь, когда я столько рассказала ему.
— Нет, к сожалению.
Наверно, у меня был такой пристыженный и опечаленный вид, что он, пожав плечами, сказал:
— Ничего страшного, подумаешь! Есть масса прекрасных людей без всякого аттестата.
Я стала припоминать, в каких школах я училась. Сначала пансион, с пяти лет, где нас опекали старшие девочки. Интересно, что сталось с Терезой? У нее хоть была примета, по которой я смогла бы ее узнать: татуировка на плече. Она говорила, что это морская звезда. Потом школа Сент-Андре, во времена большой квартиры, когда я снова начала жить с матерью. Но очень скоро она дала мне это имя, Маленькое Чудо, и потребовала, чтобы я снималась вместе с ней в «Перекрестке Стрелков». Со школой Сент-Андре было покончено. Еще помню молодого человека, очень недолго служившего моим гувернером. Возможно, мать нашла его через агентство Тейлора и через этого рыжего господина, который послал меня к Валадье. В Париже тогда стояла очень снежная зима, и он водил меня кататься на санках в парк на Трокадеро.
— У вас нет аппетита?
Я только что отхлебнула глоток виски, и он смотрел на меня с беспокойством. Я не прикоснулась к сандвичу.
— Наверно, стоит все-таки что-то съесть…
Я заставила себя откусить кусочек, но проглотила с большим трудом. Потом отпила еще виски. У меня не было привычки к спиртному. Я чувствовала горечь во рту, но постепенно виски начинало действовать.
— Часто вы пьете что-то подобное?
— Нет. Только сегодня, так легче рассказывать…
Обязательно покажу ему фотографию из «Перекрестка Стрелков», которую я засунула на самое дно железной коробки. Чтобы пореже попадалась на глаза. Я там в ночной рубашке, с широко раскрытыми глазами, в руке у меня электрический фонарик, и я брожу по коридорам замка. Я выбежала из своей комнаты, испугавшись грозы.
— Мне непонятна одна вещь. Почему ваша мать вас бросила и уехала в Марокко?
Странное ощущение, когда вам задают вопрос, который до сих пор только вы сами себе задавали… В доме в Фоссомброн-ла-Форе я ловила иногда обрывки разговоров между Фредерикой и ее приятельницами.
Они думали, я не слышу или слишком мала, чтобы понять. Некоторые фразы засели у меня в голове.
