— Дон Оресте, — прощаясь, сказал Чезаре, — у меня есть грехи, которые нуждаются в прощении, но я не думаю, что добрый Господь согласен дать мне прощение за эту скромную мзду. Я так и не научился молиться, как вы меня учили, и это единственный способ, который у меня есть, чтобы показать мою веру.
— Иди, сынок, и благослови тебя Бог. — Дон Оресте увидел в нем белого лебедя и вознес молитву за то, чтобы видение это отвечало действительности.
34
В серые зимние сумерки он вернулся в тот дом, который остался в его памяти навсегда освещенным ярким июльским солнцем. Он помнил ласточек и стаи голубей, которые меняли цвет в прозрачном воздухе, мелодичный и веселый перезвон колоколов. И вот он снова оказался здесь, но холодной ломбардской зимой.
— Мой мальчик, ты вернулся. — Матильда ждала его, стоя наверху лестницы, одетая в темное, с грустным и бледным лицом.
Чезаре обнял ее без слов. Он ждал звонкого смеха, ее оживленного говора, исходящего от нее аромата, который был сходен с запахом дома: аромата глицинии и специй, с которыми она возилась на кухне. Он ожидал увидеть радость в ее черных блестящих глазах, а встретил взгляд печальный и угасший.
— Что с тобой, Матильда? — Чезаре поддержал ее, обняв за талию, и уложил на диван в знакомой гостиной.
— Да, вот видишь, какая я развалина? — сказала она с улыбкой, делая над собой усилие, чтобы выглядеть оживленной.
— Ты просто устала. Полежи, отдохни.
— Не поможет, — грустно сказала она. — Вот все дыхание, что у меня осталось. — Она пыталась скрыть от него одышку.
— Но что случилось, Матильда? — участливо спросил он.
— Ты помнишь? — ответила она, следуя своим мыслям. — Ты помнишь, как это было в первый раз? Пять лет назад… Ты помнишь, голубок?..
— Подожди, ты немного больна, но ты скоро поправишься, — сказал он, ощущая растущее беспокойство. — Вот увидишь, тебе скоро станет лучше. — Нет, это была не та женщина, красивая и желанная, которая встретила его здесь в тот июльский день. Все было в ней иным, как бы потухшим.
— Ты стал красивым, — заметила она. — Еще красивее, чем раньше. Ты стал мужчиной. Ты сдержал обещание.
— Ты тоже красивая. — Чезаре не лгал, болезнь пощадила ее красоту, не лишив ее женственной мягкости.
— Красивая, как закат. — Она вспоминала слова Мими, веселой цветочницы у Джакомо Пуччини. Сколько раз они слушали вместе этот финальный дуэт из «Богемы». Но то были слезы чувствительности, вызванные музыкой и актерской игрой, а теперь была боль без исхода.
— Зачем ты это говоришь? — возразил ей Чезаре.
— Это последний акт, голубок. — Она погладила его руку своей, уже отвыкшей от работы рукой, слабой, почти прозрачной.
— Что с тобой? Расскажи.
— Это началось от простуды, — сказала она. — Потом плеврит, потом легкие. Я едва могу дышать. Продержалась только потому, что ждала тебя.
— И ничего не писала мне об этом? — Он нежно поцеловал ее в глаза, потом в губы.
— Зачем? К чему тебя беспокоить? Что бы это изменило? И потом, я знала, что ты скоро вернешься. — Она словно пила его дыхание, вбирая в себя его свежую юность, его живой запах.
— Но кто тебе сказал, что это так безнадежно? — спросил он вполголоса, продолжая целовать и ласкать ее.
— Доктор обнадеживает, но я знаю, что ничего уже нельзя сделать. А было хорошо, правда? Я рада, что ты пришел меня утешить и что побудешь еще со мной. Все равно это скоро бы кончилось и, наверное, кончилось бы еще хуже: без любви, может быть, со скандалами. Пришлось бы увидеть, как ты уходишь к другой. Ведь я уже старуха, мой мальчик. Я могла бы быть твоей матерью. И все же я счастлива: ты дал мне свою юность, свою нежность, свою любовь.
— Медицина достигла сейчас очень многого, Матильда. И денег у нас достаточно. Мы найдем лучших врачей. Я найду для тебя хорошего специалиста. Отвезу тебя к нему, и он вылечит тебя. — Он говорил это ей, но убедить пытался скорее себя.
— Ты мой врач, голубок. — Она протянула руку, коснулась его волос и нежно улыбнулась ему. — Не волнуйся, Чезаре, тем более что это все равно не поможет. Скажи мне лучше: квартира, которую я нашла для тебя и твоей сестры, тебе понравилась?
— Я пойду туда завтра. — Ему было сейчас не до квартиры.
— Увидишь, тебе понравится. Думаю, я выбрала то, что надо. Плата умеренная. Я заключила контракт на твое имя и заплатила за год вперед.
— О счетах подумаем потом.
— Потом, — прошептала она с горькой улыбкой, — это слово не для меня.
— Позволь мне попытаться, — прервал он ее.
— Делай, что захочешь, но пока что выслушай меня. — Она заговорила строго, уверенно, но по- матерински заботливо. — Прачечная, этот дом и деньги, которые на моем счету в банке, — все это твое.
— Но мне ничего не нужно, — попытался разубедить он ее.
— Не прерывай, прошу тебя. У меня никого нет, кроме тебя. Но я не хочу, чтобы люди болтали, сплетничали. Так вот, я сделаю своей наследницей Джузеппину. Я уже говорила с нотариусом. Чтобы получить все это, она должна быть рядом со мной все те дни, что мне еще остались. Пока ты отсутствовал, я хорошо ее узнала. Она не такая, как ты, но похожа на тебя. Я к ней очень привязалась. Здесь ключи, — протягивая их, закончила она, — о наших делах позаботишься ты сам. Обо мне — Джузеппина.
— Но я тоже думаю о тебе. — Он улыбнулся ей с веселостью, почти настоящей, и, развернув сверток, с ловкостью ярмарочного торговца вынул из него великолепную фриульскую шаль из тонкой шерсти с длинной шелковистой бахромой. Набросил ей на плечи, поправил складочки и, отступив на шаг назад, с удовольствием оглядел Матильду. — Ты просто блеск, — восхищенно сказал он.
— Как ты добр! — проговорила она. — И сколько утешения ты мне даешь.
— И это только начало, Матильда. То ли еще будет, когда ты выздоровеешь.
— Не надо, — сказала она материнским тоном. — Я согрешила, но я много молилась, просила прощения у Бога, и священник отпустил мне грехи. Если Бог прощает тех, кто любил, он простит и меня, потому что я любила тебя и по-прежнему очень люблю. Я прошу у тебя только одну вещь.
— Проси что хочешь, — он с готовностью склонился к ней.
— Помоги мне умереть. Побудь со мной рядом, когда я буду уходить в темноту.
Чезаре взял ее на руки, легкую, словно невесомую, и отнес в комнату. Он закутал ее в одеяло, словно маленькую девочку, и подбросил угля в чугунную печку, что гудела у входа.
— А теперь, — предложил он, — притворимся, что ничего не случилось.
— Так мне нравится больше, — сказала Матильда, улыбнувшись ему.
— Я иду устраиваться в новом доме, а тебе пришлю Джузеппину, — пообещал он.
— Но ты тоже возвращайся.
— Конечно, вернусь. Иначе кто же будет управляться здесь с прачечной? Хозяйское добро надо стеречь.
Он вышел на улицу, не надевая шляпы, не застегнув пальто. Холодный воздух освежил его, и это было необходимо ему, чтобы разогнать тоску, которая переполняла сердце. Быстрым шагом он пошел
