— О мое нежное, волшебное видение, которое исчезает в пустоте ломбардской ночи, — несся ей вслед печальный голос Немезио Мильковича, — позволь мне закончить спор с этой грубой скотиной, и тут же я буду у твоих ног в роскошном саду, где цветут красота и поэзия.
— Карабинеров тут не хватает, — ругалась Вера, — а не поэзии. Позор! В мое время ни один мужчина не осмелился бы на такое.
Они быстро, почти бегом прошли дорогу, которая отделяла их от дома, а когда добрались, мать сказала Марии:
— С сегодняшнего дня по вечерам будешь сидеть дома. Две одинокие женщины, без мужчины, который их защищает, быстро наживут себе дурную репутацию.
Решив, что на этом инцидент исчерпан, она пошла спать и крепко спала всю ночь.
Мария же не сомкнула глаз. Она слушала, как медленно течет время, отбиваемое на далекой колокольне, как затихает улица, оживляемая лишь звоном трамвая, и всю ночь не могла уснуть. В груди ее в тот момент, когда циркач смотрел на нее, словно зажглось какое-то пламя. Она чувствовала, как какое-то жгучее, сладкое чувство, доселе неведомое ей, неодолимое, как водоворот, увлекало ее в неизвестное. Ей не удавалось найти связь между юношей, красивым, как ангел, и тревожными симптомами непонятной болезни, которая вызывала у нее бессонницу и дрожь, но связь эта существовала.
Выйдя на следующее утро из дома, Мария не чувствовала тяжести бессонной ночи; ей хотелось петь, танцевать, обнимать людей на улице и здороваться со всеми грациозным и ироничным поклоном, как это делал на ее глазах Немезио Милькович, этот выросший среди гор Сербии удивительный и загадочный Урсус.
— Так вот он, этот сад, где цветут красота и поэзия! — Словно дух, возникший из ничего, Немезио вдруг встал у нее на дороге и, сняв шляпу, приветствовал ее ослепительной улыбкой. Большие зеленые глаза парня блестели от восхищения и нежности к ней.
— Но вы, — начала Мария, — вы… — И не нашла других слов, чтобы выразить свое удивление.
— Я здесь с первых лучей зари, — объяснил он, — но если б я не боялся быть назойливым, то мог бы бодрствовать перед вашей дверью всю ночь. — Он был очень элегантен в светло-сером спортивного покроя костюме и мягких туфлях без каблуков.
Мария тоже улыбнулась и вдруг почувствовала себя так легко и свободно, словно это была самая естественная вещь на свете: встретить этого человека на улице и прогуляться немного с ним.
— Мне не разрешают разговаривать с незнакомцами на улице, — тем не менее сказала она.
— А разве мы незнакомы? — весело удивился Немезио. — Я даже вашу мамочку знаю. Правда, она, похоже, не жалует меня.
Мария засмеялась, вспомнив вчерашнее. Ей было весело, и все это казалось очень забавным теперь. Она едва удержалась, чтобы не покружиться, как девочка, которой хочется показать свое новое платье, развевающееся колоколом, и длинные волосы на ветру. Это было легкое ситцевое платье, очень простое, в широкую синюю и белую полоску, но она в нем нравилась Немезио, и потому платье ужасно нравилось ей самой.
Они шли, не чувствуя времени, ничего не замечая вокруг; им казалось, мостовая движется, как река, а они неподвижны, шагая рядом, обмениваясь взглядами, брошенными украдкой, и время от времени касаясь друг друга плечом.
— А кстати, — спросила Мария, обнаружив в себе неожиданную смелость, — как вы узнали, что я живу на корсо Верчелли и хожу на работу по этой улице?
— Это секрет, — прошептал он, приложив палец к губам.
— А куда мы идем? — удивилась Мария, заметив, что уже несколько минут идет совсем не по той улице, которая вела в шляпный магазин.
— Ко мне домой. — Он был ласков и нежен, он внушал ей доверие, и она ничуть не боялась его.
— Вы шутите, — сказала она, — я ведь понимаю, что вы шутите. А как кончилось дело вчера с тем великаном?
— Думаю, что после вчерашнего он еще не пришел в себя, — ответил Немезио легкомысленным тоном, не собираясь хвастаться своей победой.
— Он был втрое больше вас, — удивленно заметила девушка.
— Великий Голиаф тоже был втрое больше маленького Давида, — объяснил он, доверительно беря ее под руку.
У него всегда был ответ наготове, и это ужасно нравилось ей — иначе как она могла объяснить себе, отчего это она невольно следует за ним, хотя ей нужно совсем в другую сторону.
— Мне пора возвращаться, иначе я опоздаю на работу, — с некоторым сожалением извинилась она.
— Нет, Мария, ты не ошиблась дорогой. Погуляем еще немного. — Он назвал ее по имени, и в его устах это прозвучало, как ласка. — Мария, красивая, прелестная Мария — ты не могла носить другое имя! — Он ласкал ее голосом и взглядом, он нежно жал ее руку, а она делала вид, что не замечает, потому что уже не могла противиться ему.
— Но кто ты сам, акробат? — пробормотала девушка. От волнения ноги у нее дрожали, но она следовала против воли за ним.
— Я мужчина, который ждал тебя. А ты женщина, которую судьба предназначила мне.
Трамваи, автомобили, люди, витрины были только разноцветным и беспорядочным фоном, на котором, словно фотоснимки, отражались их лица, их профили, их стройные фигуры, неразрывно слитые вместе.
— Куда ты меня ведешь, Немезио? — Она спрашивала не для того, чтобы воспротивиться, даже не для того, чтобы знать: она спрашивала, чтобы просто спросить, чтобы слышать свой голос и его, отвечающий на ее вопросы. Она почти повисла на его руке и позволила реке счастья нести себя.
— Я женюсь на тебе, Мария, — сказал акробат.
— Когда? — спросила она, уже не удивляясь.
— Сейчас же. — Они поднимались по лестнице какого-то старого дома, а она и не заметила, как вошли в подъезд.
Они остановились на площадке второго этажа, и Немезио отпер ключом дверь. Потом он взял Марию на руки и, толкнув дверь ногой, вошел в бедную меблированную комнату, обстановку которой Мария не видела, потому что от сладкого ужаса буквально потеряла себя.
— Ты меня любишь? — замирающим шепотом спросила она.
— Да, — целуя ее, ответил он.
— Я верю тебе, — сказала она, уже лежа на постели. — Я верю тебе…
— Ты должна мне верить — я твой муж.
Он снял с нее платье и все остальное так естественно и спокойно, что она даже не успела испугаться.
— А хорошо ли то, что мы делаем? — спросила она, но было поздно, она уже была в его крепких объятиях.
— Ты моя, — сказал он.
И их обнаженные тела без стыда слились в одно целое, охваченные всепроникающим ослепительным наслаждением.
— Что это было? — спросила она, словно возвращаясь из иного мира. — Что это было, Немезио?..
— Любовь.
— Зачем же возвращаться? — сказала она. — Зачем возвращаться оттуда?..
— У нас много билетов туда и обратно — столько, сколько продлится молодость, — целуя, утешил он ее.
— Наша молодость, — повторила Мария. Она положила свою красивую голову ему на грудь, он гладил ее волосы и плечи.
Прошли часы, но они этого не замечали — время не существовало для них. Неожиданно Мария вскочила.
— О, Господи, наверное, уже полдень! — Солнце проникало сквозь опущенные жалюзи, обещая на
