— Да, да, мама! — Малышка захлопала в ладоши и начала танцевать.
— А я? — заныл Джулио.
— А ты останешься с бабушкой, — сразу успокоила его Вера, — у которой есть для тебя сюрприз.
— Куда мы пойдем, мама? — Анна позволила себя укутать в тяжелое пальто, скроенное из коричневого военного одеяла.
— Посмотреть на одно чудо, которое когда-нибудь будет твоим.
Все эти годы Мария, с ее стройной фигурой и красивым лицом, носила жалкие шитые-перешитые тряпки.
Ледяной ветер нагнал облака, пахнуло снегом. Они спустились по корсо Верчелли, сели на трамвай и на пьяцца Кастелло пересели на рейсовый автобус в Караваджо. Салон был почти пуст, и Анна развлекалась, пересаживаясь с места на место: эта новая игра очень нравилась ей. Когда автобус остановился на площади в Караваджо, девочка уже привыкла к этому развлечению, но мать потащила ее за собой по засыпанной снегом тропинке, которая, выходя из деревни, вилась среди полей по направлению к большой вилле. Голова и шея Анны были замотаны толстым шарфом в полоску, связанным из старых ниток.
Девочка окоченела от холода и скоро выбилась из сил, увязая в глубоком снегу.
— Мама, — канючила она, — пожалуйста, давай вернемся домой.
Но мать лишь крепче сжимала ее ручку своей сильной, привычной к тяжелой работе рукой, словно хотела передать ей часть своей силы и убежденности.
— Уже немного осталось. Немножко потерпи, — говорила она, и, зная ее непреклонный характер, девочка терпела. Обессиленная и замерзшая, она покорно брела за матерью, хотя и не знала, куда.
— Смотри! — вдруг воскликнула мать, останавливаясь перед большой виллой в конце аллеи с заснеженной кровлей и таким же заснеженным парком вокруг. Здание это было величественным и прекрасным, но тогда девочка этого еще не могла понять.
— Смотри!.. — повторила мать с каким-то волнением.
— Я вижу, — сказала Анна, не очень понимая ее.
Порывистым жестом Мария привлекла дочь к себе.
— Смотри, как она великолепна! Тебе нравится?
— Да, мама, — сказала девочка, чтобы сделать ей приятное.
— Шикарно? Ты только взгляни.
— Да, мама, — ответила она, чуть не плача от холода и усталости.
— Эта вилла стоит миллионы. Много миллионов. И когда-нибудь она будет твоей. Да, ты будешь хозяйкой этой виллы, — она говорила скорее себе самой, чем дочери. — И все вокруг тоже будет твоим.
От холода и усталости слезы навернулись на глаза Анны. Ей уже не нравилась эта вилла, ради которой мать зачем-то притащила ее сюда, ей хотелось скорее домой.
— Я не хочу эту виллу, — сказала она. — Пойдем домой.
— Не хочешь? — удивилась мать, и лицо ее потемнело.
— Да, я хочу вернуться домой, — пожаловалась малышка. — Мне очень холодно, и я хочу скорее домой.
Глаза матери похолодели, голос стал резким, сердитым.
— Дурочка! — безжалостно сказала она. — Это будет твой дом, и ты не будешь жить в нищете. Ты будешь счастлива, дитя мое, потому что это вьючное животное, твоя мать, сделает тебя королевой!
— Да, мама, — сказала девочка, лишь бы не спорить. Усталая и замерзшая, она готова была на все, только бы поскорее вернуться домой.
Прочитав вечернюю молитву, Анна спешила поскорее залезть в большую бабушкину кровать и натягивала одеяло до самого подбородка, в то время как Вера еще бормотала свои молитвы. Девочке нравилось тепло этой широкой кровати и истории, которые бабушка рассказывала ей перед сном. Мать обычно желала ей доброй ночи из кухни, где спала на раскладушке рядом с кроваткой Джулио. Мария редко ночевала дома, потому что семья инженера Вергани уехала на озеро Комо, и она должна была сторожить их миланскую квартиру. Но на праздники она хотела быть рядом с детьми.
Анна слышала, как мама и Джулио смеются в кухне, и ей было страшно любопытно узнать, над чем.
— Бабушка, можно мне тоже пойти в кухню? — спросила девочка.
— Не вертись и спи, — сказала Вера. Ворочаясь на постели, Анна всякий раз впускала холод под одеяло, а печка уже не топилась.
— Они там смеются, — пожаловалась она. — А ты никогда не даешь мне посмеяться.
— Нам сейчас только и дела, что смеяться.
— Не беспокойся, бабушка. Когда-нибудь я буду богатой.
— Да? А я завтра стану миллионершей.
— Я на самом деле буду богатой. И тогда подарю тебе все что хочешь, чтобы ты была довольна и смеялась. — Анна верила в эту прекрасную сказку и хотела, чтобы бабушка в нее тоже поверила.
— У тебя доброе сердце, — вздохнула та, — но это мать вбила тебе в голову такие мысли. Глупые мысли. Ты не должна верить им. Твоя жизнь здесь, а мы совсем не богатые.
— Мне здесь нравится, бабушка. Но маме я тоже верю. Мамы никогда не обманывают.
— И это верно, — согласилась Вера, которой не хотелось разочаровывать девочку.
— Мама мне сказала, что мой папа — самый богатый человек на свете. И когда-нибудь он подарит мне карусель с белыми лошадками, такими, как на ярмарке.
— Молчи и спи. — Старуха чувствовала ласковую теплоту этого голосочка.
— Да, бабушка. Но мамы никогда не обманывают.
Она услышала в небе гул мотора. Это был Пиппо, одинокий самолет, который каждую ночь пролетал над городом, бросал одну бомбу и улетал.
— Бабушка, слышишь Пиппо? — Девочка была рада объявить об этом ночном госте: дети давно привыкли к войне.
— Слышу, слышу, — вздохнула бабушка. — Спи теперь. — И погладила ее по волосам.
— И сегодня, — пробормотала Анна, зевая, — он прилетел нас проведать. Спокойной ночи, Пиппо, — сказала она, прежде чем уснуть.
Вера потушила свет, но и в темноте продолжала молиться. Она молилась за Марию, которая была несчастьем ее жизни, и за ее невинных детей. Мало ей было бегства с циркачом, так устроила еще эту историю с хозяином. Когда мать узнала, что та второй раз беременна, она ни на миг не поверила в отцовство Больдрани — как дважды два ясно, что отцом девочки был Немезио. Когда же она увидела маленькую Анну, которая смотрела на нее своими чудесными зелеными глазами, убедилась в том воочию. Немезио, конечно же, самый непутевый человек на свете, но он был все же законным мужем Марии, в то время как связь с Больдрани, по ее мнению, лишь позорила дочь. Когда речь шла о чести семьи и о будущем детей, личные симпатии и антипатии ее к зятю значения не имели. Так думала Вера.
Поэтому она пришла в ужас от дьявольского плана дочери: навязать богатому и влиятельному мужчине отцовство ребенка — это ли не смертный грех. Но план не удался, и мать с дочерью трудились от зари до зари, чтобы прокормить детей. Приходилось выкручиваться с карточками на хлеб, на макароны, на те двадцать граммов мяса, которые полагались на человека в неделю, и хотя обе зарабатывали неплохо, но цены поднимались все выше. Газеты убеждали население не требовать постоянного повышения жалованья, чтобы не подстегивать инфляцию, но для Веры и Марии, тративших все до последнего чентезимо, чтобы выжить, все это были только слова.
Правда, синьор Чезаре присылал иногда посылки и деньги, но всякий раз Вера, по настоянию Марии, вынуждена была возвращать их обратно. Чего хотела добиться эта сумасшедшая? Неужели она и в самом деле верила, что со дня на день этот человек даст свое имя девочке, которая ему не принадлежала? Ей так и не удалось ни разу толком поговорить с Марией на эту тему: дочь отказывалась с матерью обсуждать это. Ничего не оставалось, как принять все случившееся как наказание за какие-то ее неведомые грехи. Только и оставалось, что молиться, чтобы милосердный Бог охранил несчастную дочь и ее невинных детей, чтобы
