однако же, заложен программный смысл. От этих строк, не присыпанных канцелярским песком, веяло вольным дыханием морского ветра и криками морских птиц. И вот теперь, вложенное в зеленую папку с изображением золотых корон, это послание попадет в святая святых власти, туда, где царит тишина. Тихие, умудренные голоса со всех сторон взвесят это событие, глаза, вооруженные для остроты зрения золотыми пенсне, пробегутся по изящным пассажам Лернера.
В тоне мужественной простоты, без истерических ноток, Лернер сообщил о своей угрозе защищать остров Медвежий до последней капли крови экипажа как о чем-то само собой разумеющемся, ибо речь шла об 'ultima ratio regis'[6], коего права ему здесь выпало отстаивать. Перечитав еще раз эти слова, он почувствовал, как в душе шевельнулась тревога. Такой вариант, при котором пришлось бы с оружием в руках отстаивать Медвежий остров, с матросами заранее не обговаривался. На борту имелось несколько охотничьих ружей, но этого арсенала даже в решительных руках было бы явно недостаточно, чтобы причинить сколько-нибудь заметное беспокойство крейсеру 'Светлана'. Среди узкого круга членов экипажа, которых Лернер мысленно именовал 'господами', можно было заранее точно определить тех, на кого придется рассчитывать в случае вооруженного столкновения: Мёлльмана определенно нельзя было брать в расчет, а штурман и без того всегда только и делал, что ссылался на перечисленные в договоре обязанности. Самым заветным желанием Лернера отныне стало, чтобы Берлин нашел такое решение, при котором удалось бы избежать крайних мер. В конце концов, на дворе начало двадцатого века! В наше время конфликты между цивилизованными людьми не решаются с топором в руках, как бы эффектно ни выглядел такой жест, как сидение капитана Рюдигера на куче камней.
Прервав переговоры со своим немецким товарищем по офицерскому званию, капитан Абака вскоре вышел из шатра и покинул остров, отправясь на свой корабль, однако, отбывая, наказал своему ординарцу, знавшему немецкий язык, спросить капитана Рюдигера, не желает ли тот чем-нибудь подкрепиться. Вновь был предложен коньяк, зашла речь и о чае. Старое штеттинское знакомство матерей обязывало капитана 'Светланы' к этому жесту не меньше, чем офицерская лояльность. Капитан Рюдигер холодно ответил, что ему нет нужды подкрепляться, хотя в это время он уже не просто продрог, а весь замерз до костей. Когда Лернер прислал за ним матросов, Рюдигер едва мог встать. Несмотря на толстую шубу и широкий шарф, он почти окоченел, между тем как морские птицы с тонким оперением на брюшке то и дело ныряли в ледяную воду, притом с видимым удовольствием.
Рюдигер теперь согласился сесть в шлюпку, поскольку последний русский уже час назад покинул остров. В призрачном свете белого солнца капитан отчалил, оставив позади кучу камней. Глядя из лодки, казалось, что остров Медвежий лежит как раз посредине между огромным крейсером и маленьким рыбацким суденышком.
'Столь мал клочок земли, что тел их не вместит', — с мрачным пафосом процитировал Рюдигер. За ужином он выступил перед собравшимися господами с речью. Ему, дескать, с самого начала не понравилась затея с островом Медвежьим. Германия была вправе ожидать от этой экспедиции другого: отыскания инженера Андрэ. Именно это было обещано канцлеру, а затем через печатный орган 'Берлинский городской вестник' и всему немецкому народу в лице подписчиков означенной газеты.
Лернер хлопнул рукой по столу. Нет, тут никакого терпения не хватит! Капитан военно-морского флота, а не понимает, 'Гельголанду' нечего делать в Ледовитом океане!
Рюдигер, словно пророк, возвел очи к деревянному потолку. Высоко вскинув голову, он выпятил перед собой двузубую бороду.
— Прошу не перебивать! — воззвал он умоляющим голосом. Дескать, он только что собрался объяснить, почему сейчас совершенно примирился с целью плавания. — Частные интересы — хорошая вещь, но национальный интерес выше частного. И эта аксиома имеет принципиальное значение.
С самого начала, так продолжал развивать свою мысль Рюдигер, он хотел взять во владение Медвежий остров исключительно для государства. И вот велением неба это свершилось!
— Крейсер 'Светлана' вышел в море, чтобы завоевать остров, и теперь, в виду русских пушек, Германскому рейху ничего не остается, как только защищать свое право, основанное на преимущественной давности, поскольку немцы на двадцать четыре часа опередили русских.
— Мы всего лишь инструмент, орудие в руках великой тяжбы между двумя великими державами! — восклицал он. — Рискнет ли Россия начать войну, нарушив права Германии?
Далее Рюдигер выразил надежду, что этот вопрос останется чисто риторическим. Ведь подобно тому, как узы дружбы связывали матерей капитана Рюдигера и капитана Абаки, такие же нерушимые узы скрепляют дружбу русского царя и германского кайзера, однако подобно тому, как капитан Рюдигер во имя родственной памяти не поступился перед капитаном Абакой германскими интересами, то же самое сделает и кайзер в отношении русского царя.
— За кровные и дружеские узы на всех уровнях! — воскликнул Рюдигер, протягивая к бутылке опустевший бокал.
— Хотел бы я, чтобы тут как-нибудь обошлось без нас! — сказал Мёлльман, но его скепсис в свете капитанской восторженности прозвучал так вяло, что не произвел никакого впечатления.
Утром Лернера разбудили сапоги, твердо ступавшие по палубе. Капитан чеканным шагом ходил взад и вперед, чтобы согреться от стужи, и с предприимчивым видом потирал руки.
— Обыкновенный рабочий день! — крикнул он, торжествующим взором впившись в глаза Лернеру.
Рюдигер так торопился поскорее попасть на остров, что Лернеру и Мёлльману пришлось позавтракать стоя. 'Светлана' с обманчиво миролюбивым видом стояла на якоре. На ней можно было заметить движение, матросы отскребали ржавчину, драили палубу, но никаких признаков необычного оживления заметно не было.
— Сегодня мы высадимся первыми, — сказал капитан.
Подплыв к острову, он два шага должен был пройти по воде. Птицы, дружно повернувшие головы в одну сторону, выждали, пока он не вышел из лодки, и тогда сплошной тучей взвились в воздух. На несколько минут все вокруг наполнилось оглушительным гоготаньем и трепыханием.
— Ну и как? — воскликнул Рюдигер и потоптался, пружиня коленями, словно хотел покрепче утвердиться на этой почве, а по возможности даже раскачать ее своим притопыванием. — Вот так чувствуешь себя, стоя на немецкой земле!
Рюдигер говорил очень громко, почти кричал, хотя Лернер стоял совсем рядом. Он хотел показать, что ведет себя на Медвежьем острове по-хозяйски и никто ему тут не указ.
— Мы здесь у себя дома!
Он схватился за ближайший воткнутый в землю черно-бело-красный столб, проверяя его крепость. Русские и не пытались его расшатать. Так и есть! После решительного выступления господ немцев в капитанском шатре, они не посмели трогать столбы. С некоторой натугой Рюдигер присел на корточки и, вынув из кучи несколько камней, убедился, что бутылка по-прежнему на месте, в целости и сохранности. Капитан Абака был благородным человеком. Он не прибегал к нечестным приемчикам, для того чтобы к началу переговоров между министрами заручиться мелкими выгодами.
— Я уважаю такого противника, как капитан Абака, — произнес капитан Рюдигер столь громогласно, словно хотел, чтобы его голос долетел до капитанской каюты на 'Светлане'.
Итак, ничто не препятствовало началу работы. Лернер и Мёлльман вдвоем растянули рулетку. Предстояло выбрать и отмерить лучший участок для строительства дома, в котором сможет перезимовать экспедиционный корпус. Там, где стояла хижина, место было слишком открытое и с крутым спуском. Для здания большего размера здесь пришлось бы выкладывать глубокий фундамент, чтобы выровнять грунт. Пример капитана был заразителен, и Лернер тоже стал вести себя демонстративно. Он ходил по скрипучей каменистой почве быстрым, широким театральным шагом, словно вот-вот запоет вагнеровскую песню моряков. Все широко размахивали руками, показывая что-то на местности, громко переговаривались между собой против ветра, сравнительно легкие порывы которого существенно относили голос в сторону. Казалось, они устраивали представление для тех, кто должен был наблюдать за ними в бинокль с мостика 'Светланы'.
Около одиннадцати часов от 'Светланы' отчалила шлюпка, в которой снова сидело двенадцать человек. Когда она подошла ближе к берегу, Лернер и Рюдигер разглядели, что многие привезли с собой
