— Нет, это я вас прошу! Увольте, братец, на вашу кровать я не сяду. Уж лучше я постою. Мое место по праву должна занять дама, ведь она, наверное, чувствует здесь себя как дома.
— Братец Нейкирх!
— Да, братец Теодор Лернер! Я директор горнорудного предприятия в Цвиккау. Вы ни разу не изволили там побывать, ни на похоронах моего батюшки, ни на моей свадьбе. Но вот в вашу жизнь вступил злосчастный остров Медвежий, или вы ступили на Медвежий остров, и тут вдруг родственник — директор горнорудного предприятия оказывается человеком полезным. Не в качестве советчика, о нет, мы же сами все лучше знаем! Но в качестве гаранта, и поручителя, и вывески, и вот в этом качестве вы в полной мере воспользовались мной, хотя я с самого начала известил вас, что не желаю иметь ничего общего с этой затеей.
— Вы меня извещали?..
— Я объясню вам это позднее, — вставила госпожа Ганхауз.
Она уже убрала закрывавшую ее лицо вуаль. Там, где она прикрывала от пыли шею и плечи, проступил чайно-коричневый цвет тафты.
— В качестве казначея и невольного поручителя этого сомнительного предприятия я и так уже сделался мишенью непрестанных запросов. Некий господин Отто Валь из Гамбурга сообщает мне, что перечислил вам двадцать тысяч марок в качестве первого взноса за участие в этом предприятии. Господа Бурхард и Кнёр, также из Гамбурга, объявляют мне, что в случае необходимости потребуют от моего двоюродного брата Лернера в ультимативном порядке выплатить свой взнос, в противном случае они намерены настоять на том, чтобы предприятие было выставлено на торги. Твой брат Фердинанд, — тут господин Нейкирх незаметно для себя перешел с Лернером на 'ты', хотя до сих пор старательно избегал семейственной фамильярности, — сделал вам взнос в двенадцать тысяч марок. Где эти деньги? Стоп, я не желаю этого знать! У меня есть план получше. Я отправился на поиски господина горного инженера Мёлльмана. Я разыскал его в таком же изысканном пансионе, как этот. Он был пьян, но еще способен разговаривать членораздельно. С его слов, на Медвежьем острове нет никаких домов, рельсовых путей, хижин и шахт. Эт-т-то ж было никак не ва-ва-ва-зможно! — произнес он, изображая еле ворочающего языком инженера. Но в этом кривлянии не было ничего веселого. Мёлльман, — продолжал он, — признал, что он 'чуток поковырялся' только на том месте, где находились разведочные шурфы Германского объединения морского рыболовного товарищества. Все последующие экспертные заключения, составленные доктором Шрейбнером и инженером Андерссоном, основаны исключительно на данных Мёлльмана, 'потому как эти га-га-га-спада никогда ту-ту-ту-да не ездили'. В довершение всего я узнаю из письма моего старинного корреспондента советника юстиции Фриспеля, что все предприятие было продано неким спекулянтом из Южной Африки, печально известным господином Дугласом, за сто пятьдесят тысяч марок. Где эти деньги? И снова никакого ответа! Зато я сам знаю ответ: я еду в Цвиккау и оттуда рассылаю письма господину Отто Валю, господам Бурхарду и Кнёру, господину Фердинанду Лернеру, в торговый дом Корса в Любеке, господам Эйфельсфельду и Шрадеру, и советнику юстиции Фриспелю, и еще многим другим, всему свету, и сообщаю им все, что мне известно об этом деле, сопроводив мое сообщение заявлением, что не имею ничего общего ни с моим двоюродным братом Лернером, ни с какими бы то ни было его предприятиями. Счастливо оставаться!
Он, размахнувшись, с такой силой нахлобучил себе на голову свой серый котелок, что раздался звонкий хлопок, и вышел вон. Лернер и госпожа Ганхауз как сели, так и остались сидеть на кровати. У Лернера было такое чувство, словно сердце его оборвалось и вся энергия улетучилась с такой скоростью, как выдергивают из бутылки пробку. Госпожа Ганхауз же произнесла:
— То, что он рассказал про Шолто, и впрямь интересно!
32. Воспоминания о Капри
Когда же они виделись с Шолто в последний раз? На этот вопрос непросто было ответить, так как великий спекулянт из колоний непрестанно засыпал их посланиями, телефонными звонками, гонят по разным поручениям, передаваемым через Александра, не оставляя им времени, чтобы опомниться, и постоянно придумывал что-нибудь новое, что должно было занимать их воображение в его отсутствие. Услышав в телефонной трубке голос Шолто, госпожа Ганхауз вздрагивала так, словно в этот момент думала о нем и сейчас чувствует себя пойманной врасплох, что и в самом деле соответствовало действительности. Приснопамятный протокол заседания рейхстага он еще соизволил вручить им собственноручно, и резкое внушение, которое он им сделал из-за того, что те не разразились но поводу услышанного бурей восторгов, было незабываемо.
— Вы, кажется, не отдаете себе отчета в том, с чего начинали и до каких сфер смогли подняться благодаря мне! Я настоятельно прошу вас припомнить ваши исходные позиции. Как в социальном, политическом, экономическом, так и в сугубо личностном плане, я имею в виду наличие талантов.
Шолто очень точно умел выражать свои мысли по-немецки, как с восхищением заверила его госпожа Ганхауз. Нет, она, конечно, не оставила без ответа столь несправедливые упреки! Последнее слово она всегда оставляла за собой, причем слово любезное, мгновенно восстанавливавшее нарушенную гармонию и человечную справедливость.
Итак, сегодня им предстояло вновь встретиться с Шолто. Он говорил, что предстоит новая работа — перевод экспертного заключения доктора Шрейбнера на английский язык.
— Затея с Медвежьим островом больше подходит все-таки для нации мореплавателей. Немцы, что ни говори, всего лишь переодетые матросами сухопутные крысы, — сказал он тогда в тот раз шутливо.
Теперь предстояло сообщить ему новости. Господин директор горнорудного предприятия Нейкирх, взявшись за дело, не бросит его на полпути. Лернер отправил в висбаденскую гостиницу 'Роза' телеграмму, чтобы извиниться за опоздание. Несмотря на сноровистость госпожи Ганхауз, ей все же требовалось некоторое время, чтобы привести в надлежащий вид свое облачение.
— При светлых пятнах с коричневой материей ужасная морока, но я с молодых лет остановилась на коричневом. Это самый достойный, самый благородный цвет, он так много всего выражает: зрелость, хороший вкус, жизненный опыт. И потом, он так практичен при той жизни, какую я веду. В коричневом я и утром и вечером — всегда одета подобающим образом.
Такие перлы житейской мудрости — уж Лернер-то знал — свидетельствуют об отличном настроении. Это было не глупое самодовольство, а жизнерадостность птички, которая клювиком расправляет перышки и чувствует, что лучшего оперения, чем то, что у нее есть, просто быть не может. Эти маленькие праздники самолюбования не ущемляли ее реалистического взгляда на окружающую действительность. Не успел Лернер и глазом моргнуть, как они уже сидели в поезде на Висбаден, и госпожа Ганхауз снова была серьезна.
— С финансами у нас опять туго. Мы стараемся устраиваться как можно дешевле, но добавились кое-какие неизбежные статьи расходов. Например, на экспертное заключение господина Шрейбнера из-за того, что Мёлльман беспробудным пьянством вконец загубил свою профессиональную репутацию, и, кроме того, нужно было громкое имя, а ваш братец Нейкирх только что подтвердил, какое хорошее впечатление производит имя Шрейбнера.
Контекст, в котором это прозвучало, был ей сейчас совершенно не важен. Из каждого события она извлекала полезное зерно, как курочка, которая из кучи камешков и травинок выбирает и склевывает блеснувшее среди них золотистое кукурузное зернышко.
— И банкет тоже необходимо было дать. Безумие, конечно, в нашем положении, но еще большее безумие было бы не давать его.
— Платить пришлось нам, но давали банкет не мы, — недовольно буркнул Лернер.
— У нас много уходит на разъезды и прочие затраты, — продолжала госпожа Ганхауз, не обратив внимания на его реплику. — Короче, если мы хотим и дальше как-то действовать, то не можем оплачивать гостиничный счет за последние три недели. На эту тему мы поговорим сейчас с Шолто. Следует наконец подвести баланс и подсчитать, что падает на его долю, а что на нашу, чтобы больше к этому не возвращаться.
