столь пагубно отразилось на судьбе страны. И, к сожалению, продолжает сказываться ещё и сейчас. В Луначарском, как в «зеркале русской революции» отразились то сверхпрозападное пренебрежение к России, которое идет от макрксизма, которое и теперь свойственно определенным кругам, полагающим, что «Россия мертва», как сказал однажды Г.Э.Бурбулис.
Пусть историки литературы меня поправят, но мне кажется, что кредо Луначарского было уже вполне определенным ещё в самом начале ХХ века. Достаточно прочесть его статьи о русской литературе, чтобы стало очевидно – Луначарский чужд одной из самых замечательных традиций русской классики, четко проявившейся уже в гоголевской «Шинели»: любой человек, какой бы он ни был, всегда остается человеком, он всегда заслуживает участия, симпатии и уж во всяком случае внимания к его горестям. Заметим, что Ленин не отверг сочинения Луначарского, и его автор хвастался этим.
Большевизм ещё в начале века объявил войну не только традициям русской интеллигенции и ей самой, но и глубинным, истинно народным особенностям нашей культуры. В самом деле, в отличие от принципов протестантизма, в соответствии с которым «избранность» подтверждается житейским преуспеянием, а страдальцы почитаются «животными в обличьи человека» или, скажем, в отличие от иудаизма, почитающего болезни и невзгоды карой Господней, раннее христианство, а за ним и православие призывают к милосердию. Эти принципы вошли в плоть и кровь нашего народа и, не вытравив их из сознания, нельзя было надеяться утвердить в нашем народе принципы большевизма, глубоко по своему существу, а не по словестной оболочке чуждые русскому народу. И Луначарский в этой отнбдь не холодной войне сыграл свою мрачную роль.
Я думаю, что без Луначарского не мог бы появиться Пролеткульт и его прямой наследник – концепция социалистического реализма, о которой мы, слава Богу, уже перестали вспоминать. Были и другие акции, так или иначе связанные с Луначарским, та же высылка из России ведущих гуманитариев. Почитатели наркома просвещения говорят иногда, что этими акциями он спас ученых от той более жестокой участи, которая бы их неизбежно постигла в 1937-ом году. Но мог ли сам Луначарский предполагать то, что случится в стране через 15 лет? Нет! Высылка цвета русской интеллигенции просто не могла не состояться. Её диктовала логика борьбы. Бердяев был опасен потому, что он обладал знаниями и талантом Бердяева, а не только потому, что он не принял большевистких доктрин.
Русская культура и наука потеряла в 20-е годы и начале 30 -х годов целую плеяду её замечательных представителей: Чичибабина, Ипатьева, Гамова, Кандинского, Шагала, Бенуа, Шаляпина, Рахманинова и многих и многих других. И не было дано понять и почувствовать Луначарскому, Бухарину и другим партийным интеллектуалам тех предсталинских времён, что лозунг «кто сегодня поёт не с нами, тот против нас», который в те годы был вывешен на фронтоне здания музея Ленина, и его последовательное проведение в жизнь – это одна из глубинных причин нашего сегодняшнего не только культурного, но и технологического отставания от развитых стран!
Можно принимать или не принимать разнообразный авангардизм и «выверты» художников и поэтов 20-х годов, включая «ничевоков». Они могут нравиться или не нравиться, и среди них могут быть не только гении, которые однажды прославят свою родину. Среди них наверняка будут и бездари и спекулянты на моде – я даже готов признать, что таких заведомо будет большинство. Но в не меньшей степени я убежден и в том, что подобная накипь очень быстро уходит в Лету. В целом же все это «авангардистское» – необходимая предпосылка нахождения путей рационального развития. Без подобных поисков общество и его культура непременно оказываются однажды в тупике. И заранее сказать, раз и навсегда, какой же из этих путей будет тем единственным, который нам нужен, куда труднее, чем точно предсказать погоду на месяц вперед. Я утверждаю это уже как профессионал, знающий как трудно составить такой прогноз!
А в нашем обществе «развитого социализма» была принята аксиома, не подлежащая обсуждению: любая творческая, интеллектуальная деятельность должна быть подчинена той или иной политической программе, на формирование которой, эта самая творческая деятельность не могла оказать какого либо влияния. Вопрос о том, насколько та или иная творческая активность соответствует политической программе, решался функционерами, то есть людьми, непосредственно никакой творческой деятельностью не занимавшимся.
Вначале это утверждение принципа «монокультуры» и фокусировки творческого потенциала происходило в «лайковых перчатках», если так можно называть изгнание из страны или превентивные аресты её творческой элиты, людей не способных мыслить в рамках заданных трафаретов. Ну а затем...затем лайковые перчатки были сняты и началось «выкашивание».
Утверждение монокультуры с помощью «выкашивания» придумали английские садоводы уже более 300 лет тому назад: на своих газонах они систематически выкашивали все то, что растет хотя бы немного не так, как это задумал хозяин газона. В результате возникал газон, который можно было сколь угодно топтать, не боясь его испортить.
Хотя стоит ли здесь обо всём этом подробно писать – на эту тему наговорено уже столько, что я вряд ли скажу что-либо новое! Важно то, что традиции свободной мысли – мысли свободной в самой себе, – как любил говорить Вернадский, постепенно все более заменялось суждениями, осуществлявшимся по определенным правилам и системам табу. И такое происходило не только в сфере гуманитарной мысли и искусства. Впрочем, творчество в любой сфере деятельности остается творчеством и не может быть совместимым с системой жёстких директив. Так же, впрочем, как и с монополией на знание единственного пути – единственного «правильного» пути развития общества.
Подобный примитивный прагматический взгляд на значение и место культуры и науки в новом обществе естественным образом принижал и роль интеллигенции в этом процессе. Состав интеллигенции беднел и ее роль катастрофически уменьшалась, а возобновление этого слоя шло чрезвычайно медленно.
Подготовить кадры высококвалифицированных техников и инженеров, как выяснилось, не так уж и трудно. И здесь мы достаточно преуспели. Это показала и Великая Отечественная война, и послевоенный период восстановления и история создания ракетноядерного потенциала. Формирование же мыслителей, философов, как их называли французы в XYIII веке, то есть интеллигенции требует поколений. И она возникает не по решению партии и правительства, а представляет собой естественный процесс саморазвития общества. И, как показал себя постперестроечный период, когда к власти пришли люди, претендующие на то, чтобы считаться интеллигентными, как раз интеллигентов среди них и не оказалось!
Таким образом, интеллигенция выступает одной из важнейших гарантий жизнеспособности общества. Благодаря ей оно способно встречать новое и неизведанное, что приходит в нашу жизнь, приспосабливать к новым условиям не только материальную основу, но и образ мышления и нравственность. И нарастание нашего технического отставания на пороге стремительного изменения технологического основания общественного развития, трудности, которые мы встречаем в перестройке мышления, понимания экологического императива и необходимости новой нравственности, во многом являются следствием снижения «потенциала интеллигентности». Одним из его индикаторов является пресса. Хотя и говорят о том, что перестройка, новое мышление – это прежде всего продукт исканий интеллигенции, и ссылаются при этом на нашу публицистику, на самом деле, многое обстоит иначе: интеллигенция ещё по-настоящему не вышла на страницы широкой прессы. Отдельные ласточки ещё не делают весны.
Кроме того, поток статей, смакующий наши беды, просчеты и невзгоды, ещё очень немного говорит об
