не раз вместе с отцом строили планы и обсуждали, как все это произойдет. Как отец добудет лодку и как она доставит их туда, ко Второму порогу великого Хапи.
И вот настал день, когда они отправились в далекое путешествие. Уже совсем состарившийся Пааам и его верная Бакет не могли позволить себе такого трудного путешествия. И пошли они вчетвером – Памеджаи, Таметс и сыновья. Каждый имел поклажу на голове, и каждый имел посох в руках. Им предстоял долгий путь пешком, а потом путешествие по реке.
Памеджаи вернулся в святилище
И вот наступил счастливый миг, когда все семейство камнереза было доставлено на лодке к розовым скалам на берегу священной реки. Когда они приближались к берегу, им показалось, что скалы эти обыкновенные и гора обыкновенная. Их внимание привлекали только гигантские статуи, стерегущие вход в святилище. Может быть, все казалось обыкновенным оттого, что солнце еще не взошло и нежные краски раннего утра еще не заиграли в его лучах.
Но вот они стоят вчетвером у подножия прекрасных статуй божественных гигантов, каких, наверно, никто никогда не видел. Вспомнив рассказ отца о том, как он присел у ног божественного Рамсеса, и, пользуясь тем, что у входа не видно было ни одного жреца, потому что было еще слишком рано и никто не должен был прийти сюда, Моси, не сказав ни слова, подбежал к статуе Осириса и присел у ног божества. Тотчас же у другой статуи оказался маленький Памеджаи, и они радостно рассмеялись, потому что были счастливы увидеть это чудо.
Таметс, взяв за руку Памеджаи, стояла как зачарованная и долго не решалась о чем-либо спросить. Впрочем, ей не было надобности спрашивать – ведь она обо всем уже давно знала. В доме Тхутисенбу слишком много воспоминаний было связано с этим святилищем.
Но небо розовело, и Памеджаи, взяв за руки своих сыновей, предложил Таметс последовать за ним в храм, потому что было очень важно своими глазами увидеть волшебное превращение. Они вошли в темноту. А через несколько мгновений золотой луч прорезал эту темноту и бросился к ногам Осириса, сидящего в глубине святилища.
– Как это прекрасно! – воскликнула Таметс. – Позволь мне, Тхутисенбу, отнести к ногам божества вот эти фрукты и цветы, которые мы принесли с собой.
Она открыла корзинку, вынула из нее свежие финики, несколько гроздей винограда и букетики нежных полевых цветов. Каждый из них взял что-либо в руки, и тихо, безмолвно, очень торжественно, с дарами все они подошли к статуе Осириса, единственной освещенной сейчас солнцем.
– Я вижу мрачного Птаха, – прошептал Моси после того, как положил у подножия Осириса цветы и кисть винограда.
– А мне его жаль, – признался маленький Памеджаи, – он всегда в темноте. Несчастный. Он как слепой.
Братьям не пришлось долго шептаться. Отец знаком дал понять, что надо молча отойти отсюда и что надо подождать, когда жрецы с факелами войдут сюда и станет возможным увидеть ту работу, которую он сделал здесь в дни своей молодости.
Они вышли из храма и долго рассматривали каждую из четырех гигантских скульптур, стоящих у входа. Они смотрели на речные дали, полюбовались тихой и спокойной в этих местах рекой. И так они дождались того мгновения, когда у входа в храм появился жрец с факелом в руках и когда отец снова взял за руки сыновей и предложил Таметс следовать за ними. На этот раз не было торжественного жертвоприношения, но в храме было светло и можно было все хорошо рассмотреть. Памеджаи был даже доволен тем, что не было посторонних, кроме жрецов. Ему очень хотелось кое-что рассказать Таметс и сыновьям, дополнить то, что они знали, потому что одно дело – услышать, а другое дело – увидеть.
– О, я отлично вижу нашего деда из страны Куш! – воскликнул Моси. – Я вижу, как он испуган нашествием врагов, как он метнулся со своим посохом и стадо, его разбежалось. Посмотри, Памеджаи, ведь это наш дед! Никто об этом не знает, но мы-то знаем…
Они стояли у священной стены и тихо переговаривались о своем. Они не заметили, как в храм вошел очень важный, почтенных лет господин. Он вошел в храм тихо, медленно, останавливаясь у каждой скульптуры, у каждого изображения. Вначале он не обратил внимания на людей, стоящих у противоположной стены, но когда маленький Моси позвал брата и довольно громко крикнул: «Памеджаи, посмотри!» – важный господин подошел и стал молча рассматривать давно знакомую ему работу, сделанную человеком, хорошо ему известным. Это был писец Пабеса. Очутившись в этих краях, недалеко от храма, по своим делам, он не смог отказать себе в удовольствии побывать в этом святилище, которое всегда казалось ему самым прекрасным. Имя Памеджаи, услышанное из уст мальчика, заставило его вспомнить этого искусного раба из страны Куш, раба, который погиб и о котором у него осталась в сердце добрая память. И оттого, что эта память была очень доброй, он сделал то, чего никогда не сделал бы в другом случае. Он обратился к незнакомым людям и сказал Памеджаи, стоявшему в тени рядом с Таметс:
– Я услышал имя Памеджаи. Так зовут вашего маленького сына. И хотя я вас не знаю, мне очень приятно, что вы его назвали таким хорошим именем. Я должен вам сказать, что стена, украшенная этими картинами, – это память о прекрасном мастере, одном из лучших мастеров, которые трудились здесь. Их были сотни. А каменотесов были тысячи. Все вместе они осуществили прекрасную мечту мудрого жреца, который задумал это святилище в этой горе. И вот раб Памеджаи из страны Куш, который своим волшебным резцом увековечил память о нашем божественном фараоне Рамсесе, сделав такую прекрасную работу, потом допустил небольшую оплошность в одном деле, и погиб у стен крепости, которую называют «Обуздавшая чужестранцев». Он при мне свалился с высокой стены в бурные воды Хапи, и в одно мгновение его не стало. Я не знал, кто падал со стены этой крепости, когда подошел к воротам, чтобы войти в крепость. Но когда я уже вошел в крепость и начальник отряда сделал мне сообщение о лазутчиках, которых поймали его воины, он назвал мне имя человека, который свалился в бездну. Это был тот самый Памеджаи, который сделал эту прекрасную работу.
Все время, пока Пабеса это говорил, Памеджаи смотрел на стену, боясь встретиться с ним глазами. Стоявшая рядом Таметс вся дрожала от волнения. И когда Памеджаи обернулся к ней, он увидел, что слезы градом текут по ее лицу. Главный писец умолк, и тогда настоящий Памеджаи, отец маленького Памеджаи, обернулся, подошел поближе к важному господину, к главному писцу фараона, и сказал:
– Мой господин, мой великий господин Пабеса! Прости. Вот здесь, в стенах святилища, я предстаю пред тобой – настоящий, живой Памеджаи… – Он бросился к ногам Пабесы и, обнимая их, продолжал: – Не удивляйся и не пугайся, великий Пабеса! Добрый человек, Пабеса! Прими благодарность раба Памеджаи. Ты спас меня. Случилось так, что я должен был покинуть Икен вместе с человеком, который помог мне… Мы счастливо ушли от великой опасности и стали жить в городе Миме. Боги милостивы…
– Подымись, Памеджаи! Дай мне посмотреть на тебя. И как мне поверить, что ты Памеджаи?…
