душа моя, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днем поставила тебя перед собою... Брела я пеша из Воздвиженска, только подхожу к монастырю Сергия Чюдотворца, а от тебя отписки о боях. Я не помню, как взошла: чла, идучи!»
Теперь Голицын дошел с войсками до Перекопа, вступил в переговоры, но затянул их, не рассчитав запасов пресной воды, и уже с полным позором вынужден был вернуться. Софья не только закрывает глаза на провал князя, она хочет его превратить в глазах народа в победителя, осыпает наградами и, несмотря ни на что, решается на переворот. Как же не ко времени! Шакловитый не сумел поднять стрельцов. Многие из них перешли на сторону бежавшего в безопасный Троице-Сергиев монастырь Петра. Туда же отправились состоявшие на русской службе иностранные части, даже патриарх. Ставку своей жизни Софья проиграла – ее ждали стены Новодевичьего монастыря.
Л. Тарасевич. Князь Василий Васильевич Голицын. Около 1688 г.
Но был у этой истории еще и другой, человеческий конец. Оказавшись в монастыре, Софья думает прежде всего о «братце Васеньке», ухитряется переслать ему в ссылку письмо и большую сумму денег, едва ли не большую часть того, чем сама располагала. Впрочем, по сравнению с другими ее приближенными Голицын отделался на редкость легко. Его не подвергли ни допросам, ни пыткам, ни тюремному заключению. Лишенный боярства и состояния, он был сослан со своей семьей в далекую Мезень. Наверное, помогла близкая Петру I прозападническая ориентация князя, сказалась и выбранная им линия поведения.
Голицын не только не искал контактов с Софьей, но уверял, что не знал ни о каких планах переворота, а против ее венчания на царство и вовсе возражал, «что то дело необычайное». Он не устает писать Петру из ссылки челобитные о смягчении участи, клянясь, что служил ему так же верно, как и его сестре. И, может, была в этом своя закономерность, что вернувшийся из ссылки, куда попал вместе с дедом, внук Василия Голицына становится шутом при дворе племянницы Софьи, императрицы Анны Иоанновны. Он даже по-своему входит в историю – это для его «потешной» свадьбы был сооружен знаменитый Ледяной дом.
С Софьей все иначе. Ни с чем она не может примириться, ни о какой милости не будет просить. Из-за монастырских стен она находит способ связаться со стрельцами, найти доходчивые и будоражащие их слова. Ее влияние чуть не стоило отправившемуся в заграничную поездку Петру власти, и на этот раз бешенство своего гнева он обращает не только на стрельцов, но и на Софью. В 1698 году царевны Софьи не стало – «чтобы никто не желал ее на царство». Появилась безликая и безгласная монахиня Сусанна, которой препятствуют видеться даже с ее родными сестрами. Ни одной из них Петр не доверял, неукротимый нрав всех их хорошо знал. Могла же спустя много лет после братниного суда, измученная цингой и бедностью, Марфа Алексеевна писать из другого монастыря, в Александровой слободе: «Хотя бы я неведомо где, да и я тово же отца дочь, такая же Алексеевна».
Пятнадцать лет в монастырских стенах, пятнадцать лет неотвязных мыслей, несбыточных надежд, отчаяния. Но история шла своим путем. Царевну забывали, она становилась никому не нужной. И все-таки она находит способ заявить о себе хоть перед смертью: принимает большой постриг – схиму под своим настоящим именем Софьи, чтобы имя это не затерялось, чтобы хоть на гробовой доске осталась память о дочери «тишайшего» царя, почти царице, семь лет вершившей судьбами Руси.
Среди подарков, которыми Софья, не щадя царской казны, «баловала» В. В. Голицына, было подмосковное Медведково, бывшая вотчина князя Дмитрия Пожарского, владение которой утверждало как бы преемственность славы военачальника. Голицын слишком недолго был хозяином Медведкова, чтобы заново построить все жилье на боярском дворе. Много вероятней, что он достраивал и улучшал хоромы Пожарских. И тем не менее по аналогии с медведковским хозяйством можно составить себе представление, каким было будущее Царицыно.
Большие горницы высились на обширных, служивших кладовыми подклетах. Украшением палат были облицованные цветными узорчатыми изразцами печи и расписанные красками наподобие витражей слюдяные окна. Двери и ставни обивались внутри алым сукном, а двери имели к тому же щегольские железные луженые крюки и скобы. В столовой палате стоял на рундуке орган.
От хором крытый переход вел к бане. Многочисленные жилые и хозяйственные строения в зависимости от их назначения были покрыты гонтом, тесом или дранью. У дома находился «огород» – сад с плодовыми деревьями и ягодными кустами и большой пруд с запущенной туда «саженой» рыбой. Содержались в медведковском пруду осетры, стерляди, лещи, щуки, судаки, окуни, плотицы и лини.
Но особенное внимание обращает В. В. Голицын на украшение церкви Покрова. Он постарался избавиться от колокола Д. М. Пожарского, напоминавшего о старом и слишком заслуженном владельце, и заказал несколько новых, с подробными надписями, утверждавшими его незыблемое и, как казалось, вечное право на Медведково. На одном из голицынских колоколов было отлито: «Лета 7195 (1687) по указу великих государей (Петра и Иоанна Алексеевичей. – Н. М.) дана вотчина царственных болшие печати и государственных великих посолских дел сберегателю ближнему боярину и наместнику новгородскому князю Василию Васильевичу Голицыну в Московском уезде село Медведково с деревнями...» Другой голицынский колокол примечателен именем отливавшего его мастера – Дмитрия Маторина, представителя прославленной семьи русских колокольных мастеров. В 1730-х годах Иван Маторин с сыном Михаилом отлили стоящий в Московском Кремле знаменитый Царь-колокол.
Большую ценность представляло вошедшее в историю русского искусства так называемое Медведковское напрестольное евангелие 1681 года с миниатюрами. Согласно преданию автором миниатюр была царевна Софья, действительно успешно занимавшаяся живописью. В Древней Руси изобразительное искусство, в частности иконопись, было областью, где широко применялся женский труд, и только Петр I специальным указом запретил женщинам заниматься иконописанием. Царевна Софья к тому же хорошо играла на клавесине и – способная ученица Симеона Полоцкого – сочиняла драматические спектакли, в которых сама потом выступала. Не случаен отзыв Н. М. Карамзина, что старшая сестра Петра была, несомненно, одаренным литератором.
Но мечты царевны Софьи и о престоле, и о браке с В. В. Голицыным не осуществились. Именно из Медведкова Василия Голицына вместе с его старшим сыном Алексеем отвезли в 1689 году в Троице-Сергиев монастырь, у ворот которого, по свидетельству современников, при огромном стечении народа был зачитан указ о лишении их обоих боярского сана, всех владений и о ссылке вместе с женами в Каргополь. Медведково было отписано в казну так же, как и село Богородское – Черная Грязь.
Следующими владельцами Черной Грязи становятся господари Молдавии. Осевшие в XV веке в Молдавии прямые потомки Тамерлана, о чем свидетельствовала их фамилия – Хан-Темир, или Кантемир, Кантемиры тяготеют традиционно к России. Правитель Молдавии Дмитрий Константинович Кантемир, несмотря на неудачу Прутского похода, переходит на службу к Петру I и после недолгой жизни в Харькове перебирается со своим многочисленным семейством в Москву. Здесь он получает от царя двор на Никольской улице и Черную Грязь, где с 1712 года начинает хозяйничать.
Петр высоко ценит образованность молдавского господаря, его дельные советы по внешнеполитическим вопросам. Особенное удовольствие доставляет ему один из сыновей господаря – ученик московской Славяно-греко-латинской академии Антиох, который в 1719 году произносит приветственное слово государю на греческом языке. Этот первый связанный с Москвой период русского житья Кантемиров продолжается около восьми лет. В начале 1720-х годов семейство переезжает в Петербург. Общение с Черной Грязью тем не менее не прерывалось.
Стоявший в окружении целой сети естественных и искусственных прудов, на речке Городенке, дом Кантемиров, скорее всего, заменил голицынский дом: слишком необычной была его архитектура. Камер-юнкер Голштинского герцога Берхгольц пишет: «Дом построен на китайский манер, с отлогими крышами на два ската, с галереями, по которым можно ходить перед окнами вокруг всего строения, и со многими маленькими башнями, со всех сторон открытыми и обтянутыми только парусиною для свежести воздуха и защиты от солнца. Он весь деревянный, но так как раскрашен и стоит на высоком месте, то издали кажется великолепным... комнаты внутри его, кроме одной залы, очень невелики, низки и с низенькими окнами».
Антиох Кантемир часто будет вспоминать эти места, и как хорошо думалось и работалось в них! Автор первых и очень острых сатир, которые сделали его пребывание в России нежелательным для Анны Иоанновны, Антиох Кантемир был также известен как первый переводчик светской иностранной литературы. Блестящий знаток древних и новых языков, он знакомит русского читателя с Анакреоном, Овидием, Горацием, Монтескье, трудом Фонтенеля «О множестве миров», который, кстати сказать, был запрещен при Елизавете Петровне. Трудно не согласиться с определением Плеханова, что именно А. Д. Кантемир «положил начало русского литературно-философского языка». Найденные им слова и выражения по сей день бытуют в речевой практике. Среди них «смех сквозь слезы», «гражданин», «гражданский долг», «центр», «понятие» или «средоточие». Конец семейному благополучию положила смерть в 1723 году отца, который завещал все свое состояние самому расположенному к наукам и добившемуся наилучших результатов в учении сыну. Антиох тем не менее состояния не получил – оно
