попытка спасти трон: Орленка нет в стране, и отказ от власти в его пользу не имеет смысла. Еще одно усилие – Наполеон бежит, чтобы добраться до Северо-Американских штатов, но 15 августа попадает в руки англичан. Суд и приговор снова принадлежат союзным правительствам.
Второй остров Святой Елены
Больше надежды не было. Смертельно перепуганные Бонапарты, опережая события, добровольно отрекаются ото всех прав. Они согласны на любые условия, ограничения, запреты, лишь бы выжить, лишь бы не оказаться в положении того, кому они обязаны всем своим былым благоденствием, – в положении Наполеона. Лишение титулов – и каких пышных! – былых почестей (императорских!), владений, богатств, пенсий, расселение в разных городах, странах, без права переездов, тем более встреч, даже в случае болезней, даже перед лицом надвигающейся смерти. Они не сентиментальны и не склонны преувеличивать родственных чувств. Только осуждение, только общая опасность становится первой, по- настоящему объединившей их (надолго ли?) связью.
Что для них в эти дни Гортензия? Вчерашний деятельный соперник, но и сегодняшняя реальная опасность. Когда-то спор с ней был нескончаемым озлобленным спором о влиянии на императора. Как определить, выиграла ли его Гортензия? Во всяком случае, это она остается около Наполеона до последних дней его власти, в тревожном напряжении Ста дней. Семья Бонапартов выжидала, прикидывала, рассчитывала; Гортензия действовала, и почем знать, успокоится ли в своей деятельности и дальше. «Остается королева Гортензия», – слова Пия VII были признанием ее значения, роли. Они же становились и приговором. Все три сестры Наполеона могут находиться в разных европейских городах. Из них Полина, некогда связанная, по мнению молвы, с братом далеко не братскими узами, теперь предусмотрительно мирится с оставленным мужем и начинает с ним второй медовый месяц. Старший из Бонапартов, Иосиф, в Северо-Американских штатах под именем графа Сюрвиллье. Братьям Жерому и Люсьену назначаются определенные места жительства, Луи получает разрешение на Италию. Впрочем, стоит ли о нем вообще говорить! Паралитик с отнявшимися руками, передвигающийся на носилках или в инвалидном кресле, – какую он может представлять опасность!
«Остается королева Гортензия» – и вот для нее-то союзные правительства не могут найти соответствующей меры не столько наказания – пресечения. Изолировать, лишить связей прежде всего с Францией, с солдатами Первой империи, но и со всеми теми, кому близки идеи изгнанника с острова Святой Елены, а таких немало, и найти их ничего не стоит в любой из европейских стран.
Власти отдельных стран не жалеют усилий, чтобы не брать на себя обязанностей надзора за весьма беспокойной политической ссыльной, тем более что внешне место ее заточения ни в чем не должно напоминать тюрьмы – без высоких стен, стражников и решеток. К тому же Гортензия и не скрывает своих позиций. Обязана ли она подписывать петицию семьи Бонапартов о смягчении условий заключения Наполеона на острове Святой Елены? Конечно нет. Как и Евгений Богарне, единственный, кстати сказать, из наполеоновского окружения, продолжающий сохранять хорошие отношения со всемогущим Александром I. Но брат и сестра без малейших колебаний ставят свои подписи, впервые после падения империи объединившись, пусть символически, с бонапартовским кланом.
Да и что подписи, когда Евгений Богарне находит предлог для личной встречи с русским императором, направляющимся на конгресс в Верону. Пять часов в придорожной корчме длится их разговор, правда, так и не принесший облегчения Наполеону. Александр неумолим, да и вряд ли может поступить иначе: Франция кипит недовольством, а бонапартистские идеи коснулись всей Европы.
Гортензия одинаково нежеланная гостья и в Италии, куда стремится попасть и где имя Наполеона обретает смысл понятия «свобода», и в Вене, где австрийский император и не думает вспоминать о той поддержке, в которой Гортензия, одна из всей бонапартовской семьи, не отказала свергнутой с императорского трона его дочери Марии Луизе. У союзных правительств остается единственная возможность – прямого приказа, а для этого удобней всего Швейцария, слишком незначительная в европейском розыгрыше сил, чтобы не подчиниться каждому их требованию, чтобы сопротивляться. В этом, «швейцарском», варианте Гортензии даже разрешено высказывать – само собой разумеется, в строго установленных пределах – личные пожелания. Пусть былая королева испытает иллюзию свободы и потеряет свою настороженность.
Местечко Констанца? Пусть будет Констанца. Гортензия думает о близости к брату – Евгений Богарне женат на дочери баварского короля – и к своей двоюродной сестре Стефании, удочеренной некогда Наполеоном и ставшей по мужу герцогиней Баденской. Гортензия рассчитывает на известную снисходительность баденского правительства и скрытую благожелательность баварского короля – значение самого Евгения слишком ничтожно. Зато союзные правительства рассчитывают на свою тайную полицию. Ни Баденское герцогство, ни Бавария практически ничем не могут им грозить.
Итак, Швейцария, кантон Тургау – как окончательное решение судьбы бывшей королевы. Здесь предстоит ей провести свои последние двадцать лет. Снеговые вершины гор. Медлительный разлив рек. Виноградники. Очень старые замки на берегах Боденского озера. Бюргерское довольство виноделов, сыроваров, ремесленников, торговцев. Жизнь – будто остановившаяся в своем течении много веков назад, когда строились, оборонялись, кипели жизнью сегодня наполовину разрушенные, опустевшие замки.
Гортензия обращает внимание на один из них – на самом берегу озера, которое иначе, по старой традиции, называют Констанцским, вдалеке от больших селений, среди буйно разросшегося, запущенного парка. Он так близок от Констанцы и так, кажется, далек от бесконечных наблюдающих, недоверяющих или просто любопытствующих глаз. Париж предупреждает сомнения кантона: желанию Гортензии не надо препятствовать. Одиночество, скрытость от посторонних – только фикция перед лицом возможностей тайного политического сыска. В действительности все здесь обернется против бывшей королевы. «Это должен быть второй остров Святой Елены», – объясняет растерявшимся швейцарским властям Париж. Никаких незамеченных посетителей, никаких неучтенных встреч, никаких непересказанных разговоров – на то и существует тщательно подобранная прислуга, – никаких доставленных или пересланных обычной почтой писем. В корреспонденции парижское правительство и вовсе не решается положиться на усилия местного сыска. Все письма должны пересылаться прямо в Париж и просматриваться в самом Париже. Если Гортензия в конце концов и догадается о сомкнувшемся вокруг нее кольце, это тоже не нарушит планов людей, определивших ее пребывание в замке Арененберг.
«Ее разбитое сердце…»
Официальные историки готовы бесконечно оправдывать одинокую королеву, сочувствовать ее незадачливой женской судьбе. Какая ей разница, где жить. «Она поглощена только своими несчастьями и разбитым сердцем», – напишет наш современник, историк Анри Бордо, так и назвавший свое исследование – «Сердце королевы Гортензии». Брак с нелюбимым и взбалмошным Луи в то время, когда она еще не любила, – подобное подозрение в отношении родственников пуритански настроенного императора само по себе недопустимо! – но готова была полюбить героя наполеоновских битв маршала Дюрока. Разрыв с действительно любимым (как-никак отец последнего и тщательно скрываемого сына Гортензии!) графом Флаго, который предпочел связи с опальной сторонницей теперь уже окончательно сломленного императора женитьбу на деньгах. Нет, Гортензии действительно было что оплакивать в тиши Арененберга.
Уединение – единственная и какая же горькая отрада разбитого сердца. И разве не скажет сама Гортензия приехавшему навестить ее в изгнании блестящему парижскому адвокату и литератору Жан-Жаку Кульману: «Как хорошо себя чувствовать одинокой. Это причиняет боль, но это возвышает. И это всегда доступно». И, пораженный гармоническим сочетанием стынущих под ноябрьским небом вод озера, облитого медью осеннего парка, и всего облика начинающей стареть женщины, Кульман старательно запишет в дорожном дневнике необычные и романтические слова.
Все так. Но, «случайно» опрокинув багаж едущей в Париж по личным делам чтицы Гортензии – Элизы Кошлен, давно подозреваемой в бурной и скрытой деятельности, полиция находит в нем двадцать семь писем бывшей королевы. Такая удача не повторится. Обитатели Арененберга учтут и возможные несчастья с каретами, и неуемное любопытство политического сыска. И хотя обыск вещей каждого, кто выезжает из дома Гортензии, станет правилом, уловы полиции сойдут на нет. Зато рядом с Арененбергом появится другое, как определят его агенты, «гнездо бонапартизма» – замок Вольфберг. Кто мог запретить обзавестись собственным домом вышедшей замуж и к тому же оставившей службу у королевы Элизе Кошлен?
Мадам Элиза Кошлен-Паркен – ни в чем не замешанная, добропорядочная обывательница, и не ее вина, что стесненные материальные обстоятельства вынуждают господина Паркена, бывшего капитана
