ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА. Новосильцев Николай Николаевич (1761–1836) — государственный деятель. Незаконный сын сестры А. С. Строганова. В 1783 г. вступил в армию. В 1790 г. представлен великому князю Александру Павловичу, с которым близко сошелся. В 1796 г. вышел в отставку и поступил в Лондонский университет, где посещал лекции по физико-математическому и медицинскому отделениям. По вступлении на престол Александра I — действительный камергер, состоящий по особым поручениям при императоре. Член кружка «молодых друзей». На него было возложено рассмотрение проектов по части земледелия, торговли, промыслов, ремесел, искусств и художеств, а с 1802 г. дела Синода. Пользуясь особым доверием Александра I, жил во дворце и сопутствовал императору во всех заграничных поездках.
После размолвки с Александром I в 1804 г. занят второстепенными дипломатическими поручениями за рубежом. С 1813 г. вице-президент временного управления Варшавским герцогством, с переименованием герцогства в Царство Польское (1815) главный делегат при его правительственном совете, с 1821 г. состоял при наместнике, великом князе Константине Павловиче. Жесткость политики Новосильцева способствовала развитию восстания 1830 г. В 1831 г. отозван в Россию. В 1832 г. — председатель Государственного совета. В 1833 г. получил титул графа. Во время пребывания в Польше составил огромную коллекцию рукописей, в значительной своей части погибшую в 1831 г. в Варшаве.
Спустя семьдесят лет, иначе сказать — в канун Первой мировой войны, о новосильцевских бумагах будет официально заявлено, что ничего, кроме копий, они не содержали. Так утверждал Блудов. Предположим. Копии отдельных документов из государственных архивов могли представлять интерес для настоящего собирателя, каким и стал Новосильцев. Но вот каким образом и при каких обстоятельствах эти копии оказались сняты, кто и с какой целью ими занимался? По чьей воле, вине или умыслу образовалась та щель недосмотра, которая позволила нечто подобное предпринять?
Возможно, Николаю I, несмотря ни на что, понравилась жесткость Новосильцева-чиновника и наверняка импонировала его политика «железной руки», спровоцировавшая, по мнению позднейших историков, остроту польских событий 1831 года. Новосильцев отзывается в Петербург, чтобы занять одновременно две должности — председателя Государственного совета и председателя Комитета министров. История — это факты, но история — это и люди. «Кто» слишком часто означает и «что», и «почему». Простил ли Новосильцев свое слишком долгое изгнание, удовлетворился ли службой? Чем объяснить, что, зная напряженный интерес двора к таинственной княжне и разговорам вокруг нее, Новосильцев не поторопился известить ни бывшего высокого друга, ни тем более его преемника о своих находках? Забывчивость или расчет — чем определялось неизменное молчание новоявленного и неожиданно ставшего всемогущим графа? Или, слишком опытный государственный деятель, он не захотел повторить ошибки известного дипломата А. П. Бестужева-Рюмина, который во времена Анны Иоанновны ухитрился выкрасть для императрицы из голштинских архивов обращенное против нее завещание Екатерины I — услуга огромная, неоценимая — и в награду лишился всякой надежды вернуться в Петербург? Ретивые слуги всегда опаснее нерадивых.
Поспешность Николая I с изъятием бумаг Новосильцева не имела особого смысла: кто знает, скольких людей граф захотел и успел приобщить к этой слишком небезразличной для императорского дома тайне? Тем не менее таракановское дело возвращается в Государственный архив, чтобы совершенно неожиданно быть затребованным Блудовым… в 1843 году. Упоминающий об этом факте В. Н. Панин не приводит никаких обоснований действий Блудова, никакой причины нового интереса к делу. Он не указывает и того, как долго материалы оставались в руках управляющего II Отделением Собственной канцелярии. И кстати, почему вообще об очередном изъятии таракановских материалов надо было упоминать спустя много лет? Любовь к точности, совершенно необязательная для министра внутренних дел, или необходимость, смысл которой остался не выясненным историками? Существовал же негласный запрет, наложенный на тему «самозванки». Среди многочисленных исторических публикаций, которыми полны издания тех лет, ее имени нет. Лишь очень косвенно можно с ним соотнести промелькнувшее в «Москвитянине» краткое сообщение профессора Московского университета И. М. Снегирева о народных преданиях, будто была обвенчана Елизавета Петровна с Алексеем Разумовским.
Но ведь у всех действий николаевского режима есть свой особый подтекст — противостоять любой ценой нарастающей во всей Европе волне революционных настроений. 1842 год — это начало издания «Рейнской газеты» под редакцией К. Маркса, 1847-й — создание Союза коммунистов, а 1848-й — февральская революция во Франции и публикация «Манифеста коммунистической партии». Всякое сомнение в законности власти и непогрешимости ее носителей превращалось в глазах Николая I в преступление против государства, предполагавшее немедленное и жесточайшее пресечение, шел ли разговор о событиях современности или самого далекого прошлого. В 1843 году цензоры отсиживают один за другим сроки ареста на гауптвахте за каждую едва уловимую мелочь, вроде недостаточно почтительного отношения к офицерам вообще или фельдъегерям тоже вообще, а министр народного просвещения граф С. С. Уваров откровенно заявляет одному из них, что «хочет, чтобы, наконец, русская литература прекратилась. Тогда, по крайней мере, будет что-нибудь определенное, а главное — я буду спать спокойно». «Политическая религия, — заявит тот же министр, — имеет свои догматы неприкосновенные, подобные христианской религии. У нас они — самодержавие и крепостное право; зачем же их касаться, когда они, к счастию для России, утверждены сильною и крепкою рукой».
В России суровость цензурных запретов достигает в последующие годы своего апогея. Запрещается образование каких бы то ни было новых периодических изданий, наблюдение за старыми осуществляется с редкой мелочностью и жестокостью. А вот на сцене парижского театра «Жимназ драматик» в канун революции 1848 года появляется комедия-водевиль в двух действиях «Превращение» Шарля Лафонта и Багарля. Среди действующих лиц императрица Елизавета Петровна, Алексей Романовский (Разумовский), начальник Тайной канцелярии Шувалов, вымышленные персонажи — комендант Петропавловской крепости майор Дракен и его дочь Феодора. Первое действие происходило в Петропавловской крепости, второе — в Летнем дворце. Успех комедии, не щадившей репутации русской монархини и пытавшейся пролить свет на историю Таракановой, был огромным. В репертуаре театра она продержалась больше десяти лет. Кстати, Ш. Лафонт — сын известного инструменталиста, который — в течение 1808–1814 годов служил придворным солистом-скрипачом в Петербурге. Круги нежелательной информации расходились по Европе, и II Отделение бессильно было этому противостоять.
На русском престоле новый самодержец — Александр II. Вынужденная, хотя и недолгая, либерализация. Готовившаяся отмена крепостного права со всем накалом сопутствующих ей политических страстей и… Тараканова! Дела Собственной канцелярии обстоятельно и равнодушно свидетельствуют, что очередной император, целиком поглощенный предстоящими переменами, отдает распоряжение все тому же неизменному Блудову подготовить мемориал о княжне.
История времен Николая I начинала повторяться. Впрочем, не совсем так. Александр II не спешит, но требует чего-то совсем иного по сравнению со своим предшественником, даже если Блудову понадобится целых семь лет, чтобы составить нужный доклад. А пока все документы — отныне они числятся за II Отделением Кабинета — названы выданными «для ревизии».
Но что можно так кропотливо выискивать в изученном до последних мелочей материале, тем более не историку, не ученому — высокому чиновнику? Чему служило бесконечное перечитывание едва ли не на память заученных бумаг? Установление новых связей, взаимосвязей, выводы, касающиеся все более удаляющихся в прошлое дней? Или это не поиск, а какая-то иная цель и форма работы над документами? Обстоятельность и тщательность Александр II здесь явно предпочитает поспешности.
Только и этого мемориала в делах Кабинета нет. Зато есть… секретные донесения о разговорах по поводу княжны Таракановой. Кто только не начал говорить о ней! Либерально настроенная интеллигенция, чиновники, студенты — круги расходились все шире и шире. Авантюристка прошлого века как тема актуальных обсуждений и те же обсуждения как предмет политического сыска, вплоть до личных докладов царю, — неясностей становилось все больше. А факты — факты ничего не выясняли, скорее наоборот.
Тараканова — из всех подобных фигур в русской истории она ближе всего к Самозванцу. Погиб ли царевич Дмитрий в Угличе? Выдавал ли себя за него именно Григорий Отрепьев или кто-то иной? Существовал ли вообще Отрепьев? На эти вопросы пока нет определенных и, во всяком случае,
