вольном воздухе, от Москвы подале, а в обители, для невинных узниц поставленном.
Спорить начал — отмахнулась. «Солжешь, братец. Мне ли тебя не знать: ложью, как паутиной в старом амбаре, всю запутаешь. Каждый из нас свое знает, и на том беседу кончим».
Наконец-то ворота. Тяжелые. Дубовые. На колокольцы привратница выглянула, створки отворять заторопилась. Стрельцы помогать начали.
Возница кнутом хлопает. Кони разбежались — стоять не хотят. Вперед рвутся. Палаты сестрины издалека видать, а доехать непросто: все сугробами завалено. Приходится по тропкам пробираться.
Самому идти — одышка берет. В груди колотье. Боль к горлу подступает. У крыльца настоятельница: «Государь! Великий государь!..» — «Что? Что с сестрицей?» — «В забытьи. Ино раз глазки откроет, а кого узнает, нет ли, не догадаешься». — «Лекари?» — «Поздно, великий государь. Да и не хотела их видеть сестра Александра. Двери перед ними на засов запирала». — «Что ж меня не известили? Я бы…» — «Извещали, великий государь. Не ехал ты за своими государскими делами. Государыня Мария Григорьевна говорила, как только поосвободишься…»
Значит, не говорила Марьюшка. Или говорила — разве упомнишь. В сенцах вода в бадейке ледком покрылась. Ковшик порожний рядом лежит. Старенький. Деревянный. Чуни чьи-то. Под лавкой.
Через палаты прошел — келья. От печи широкой, голландской, жаром пышет. От окна холодом тянет. Войлок на нем пообносился. По краям растрепался.
Иринушка разметалась на постели. Лицо восковое. Вострое. Пряди седые на подушке синей. Рука у горла прозрачная, слабая.
Защемило сердце: слышит ли. Узнает ли? В смертный час благословить брата должна. Непременно! Раз ему жить положено — не ей. Все простить. Должна!
Настоятельнице кивнул — за дверью скрылась. Одни. Наконец-то!
— Аринушка! Сестрица…
Только пальцы чуть дрогнули. Простыню примяли.
— Аринушка! Узнаешь ли меня, брата своего единственного?
По векам ровно ветерок прошел. Глаз не открыла — только чуть-чуть вроде бы кивнула.
— Прости, родная. Никак нельзя нам, Аринушка, в несогласии расставаться. Всю жизнь одним снопом держались…
Губы зашевелились. Голос как вздох.
— Не всю… Не всю…
— Все еще зло на меня из-за престола держишь, Аринушка. Так пойми, не было такой силы, чтобы за царицей власть удержать. Обычай у нас иной. Вспомни, как искал тебе женихов, чтобы с мужем законным могла бы на престоле утвердиться, чтобы…
Голос как вздох.
— О престоле поздно… перед престолом Всевышнего… скоро.
— Ангели тебя там ждут, безгрешная твоя душа, Аринушка. Там отдохнешь, блаженство испытаешь. А нас, грешных, прости ради Христа. В чем вольно или невольно перед тобой согрешили. Что тебе, родная, с собой наши обиды да грехи брать. Не нужны они…
— Нужны… навсегда нужны… обманул ты меня… в грех ввел… с царевичем… знала, нежить ему… не воспротивилась… должна была… С тем и отхожу, не удалось вам… царевича… убить… за иное дитя невинное… грех на душу взяли… жив… жив…
— Что говоришь, Аринушка? Как жив? Откуда взяла? Кому сказала?
— Радоваться… радоваться тебе надо… Все знают… Слава Господу… Не приемлет он твоей власти… Людей твоей властью карает… Страшно карает…
— Мало я для них делаю, Аринушка? Поглядела бы, сколько в Москве нашей украшений прибавилось, чего только не построилось.
Глаза тихо-тихо приоткрылись. Глядят строго. Как казнят.
— Зачем… зачем строилось… народ голодом премирает…
— Знала бы ты сестрица, сколько милостыни из царской казны раздаю, сколько нищих и убогих привечаю. Ежедневно!
— Не родит земля под твоей державою… Третий год зернышка единого не выросло… тебя… на носилках… из дворца в собор выносят… живым покойником…
— Как это — живым покойником! Чтобы народ слухам не верил, будто умер их государь, будто…
— Был царевич в Москве… был… все видели… на Посольском дворе жил…
— Бредишь, Аринушка, бредишь!
— И еще придет… скоро… совсем скоро… за все грехи наши…
26 октября 1603 умерла царица Александра. Похоронена 27-го.
В конце октября почила в Бозе старая царица Александра, вдова блаженной памяти царя Федора Иоанновича, сестра нынешнего царя Бориса, постригшаяся в монахини… она умерла, как говорят, единственно от душевной скорби, ибо видела несчастное положение страны и великую тиранию своего брата, погубившего все знатные роды, и предсказала ему много несчастий, которые падут на него; однако всегда была хорошо расположена к нему и была ему доброй советницей; так что он был ее смертью чрезвычайно опечален, но Бог всемогущий взял эту царственную жену из сей плачевной юдоли, чтоб она не видала и не испытала приближавшегося несчастья; и ее похоронили в церкви Вознесения в Кремле, и весь народ горько плакал и был, и это было 27 октября.
Ясновельможный пан воевода велел дочь позвать. Приосанился. Разрядился. Не одну чашу вина, поди, для храбрости выпил.
— Вот и до тебя очередь дошла, кохана цуречко — дочка любимая. Тебе, Марыню, решать, кем быть хочешь.
— Пусть отец яснее выразится.
— Куда яснее. Полагают магнаты наши и шляхта — пора на Москву идти. Бояр, боярских детей — о дворянчиках уж не говорю — приезжает множество. На царя Бориса жалуются. Другого царя себе просят. На помощь нашу большие надежды возлагают.
— Пусть меня простит ясновельможный отец, но что мне в том?
— А то, что будем мы поддерживать царевича, что столько лет на хлебах и попечении нашем живет. Пойдем с ним до Москвы.
— И что же? Так король решил?
— Я полагал тебя умнее, цуречко. Какой король? Зигмунт не имеет ни воли, ни признания народа. Запутался в юбках своих немок. Он Польше тоже не нужен.
— Вот теперь и вовсе ничего не понимаю.
— Поймешь, Марыню, хоть и молода ты очень.
— Святой отец сказал, молодость как болезнь: проходит.
— Как болезнь, надо же! Хорошо бы эту болезнь в себе до седых волос носить — куда легче жить-то бы было.
— Так чего же ждет от меня отец?
— Не торопись! Ишь, тебя в крутом кипятке купали. Удержу не знаешь! А мне нужно, чтобы ты не только все поняла, да еще на всю свою жизнь прикинула. Приказать тебе в таком деле не могу — сама решай, сама за себя оставайся в ответе.
— Отец начинает запугивать меня? Я не из трусливых.
— Знаю. Так вот король боится московского похода, и это нам на руку. Мы поддержим царевича, поможем ему обрести отцовский престол, прибавим к своим силам силы московские и вернемся в Польшу, чтобы сменить короля. Если все пойдет по нашим планам, Дмитрий станет королем двух держав — Польской и Московской. Настоящим императором… А супруга его императрицей.
— Супруга? Вы знаете, кто это будет?
— Ты же просила у меня царственного жениха, цуречко, разве нет? Жених перед тобой.
— Но он не делал мне предложения. Не объяснялся в любви.
