месте в окружении вашем.
– И снова, Иван Иванович, не тебе решать.
– Простите, ваше величество, если мое суждение оказалось слишком решительным перед лицом монархини.
– А коли б не монархини, а просто дамы?
– О, тогда я бы не испытывал сомнений!
– И все равно бы не пришел?
– Напротив – пренебрегая разрешениями, я постарался бы доказать, что могу заслужить внимание дамы. Самой прекрасной дамы на земле.
– Доказывал уж кому?
– Не приходилось, ваше величество. Только слова ваши дали выход сокровенным мыслям, в которых я сам себе признаваться не решался.
– Жениться не собираешься ли?
– И в мыслях такого не имел.
– Что ж так? Вот я к тебе свахой за сестрой твоей – Голицын очень руки ее просит.
– Какое ж сватовство, ваше величество. Одного слова вашего достаточно, чтобы все свершилось по воле вашей.
– Да не хочу я, чтоб по царскому слову.
– О, ваше величество, разрешите мне не отвечать, иначе я рискую оказаться недостаточно учтивым.
– Да нет уж, говори, непременно говори!
– Вы вырываете у меня эти слова, ваше величество!
– Так и договорились – мой грех. Так что ж сказать хотел?
– А то, ваше величество, что я имел в виду не царское слово.
– Какое же?
– Прекрасной дамы. С царями спорят, с красотой никогда. Я жду наказания за свою дерзость, ваше императорское величество.
– За дерзость, говоришь… Это ты сейчас про красоту-то придумал?
– Всегда так думал, с тех пор как увидал вас во дворце царском.
– Когда ж это случилось?
– Тому лет пятнадцать. С тех пор не знаю и вообразить не могу иной красоты воплощенной.
– Изменилась я с тех пор, Иван Иванович.
– Вы стали еще прекрасней, ваше величество, и вы это знаете! Самые прекрасные кавалеры Европы повторяют вам это каждый день, не сомневаюсь. Чем вас могут удивить мои слова! А когда вы скачете на лошади, спрыгиваете с седла, кто может удержаться от возгласа восхищения. Я не говорю о танцах – они ваша стихия, и вы не знаете себе в них равной. Но ради бога простите, ваше величество, я опять позволил себе забыться в присутствии монархини и заслужил десятикратное наказание.
– Да не сержусь я на тебя, с чего взял?
– Благодарю вас за милосердие, но я могу его исчерпать своими неуместными восторгами.
Лондон
Министерство иностранных дел
Правительство вигов
– Милорд, на этот раз победу Бестужева можно считать полной! Лесток в Тайном приказе.
– По обвинению?
– Точного смысла обвинений наш резидент не знает, зато ему известна подлинная подоплека ареста и следствия – провал очередной интриги против канцлера.
– Но резидент уверен, что речь идет именно о Лестоке, а не о каких-нибудь его свидетельских показаниях по чьему-то делу?
– В отношении этого ни малейших сомнений нет. О винах Лестока открыто заявлено при дворе.
– Итак, Франция потеряла все свои позиции при русском дворе.
– Лесток объявлен ни больше ни меньше как политическим преступником и подвергнут пыткам.
– Да, нельзя сказать, чтобы правление Елизаветы отличалось большей гуманностью, чем правление императрицы Анны.
– Ни в коей мере. Даже самый приблизительный подсчет политических преступников, сосланных в Сибирь, показывает, что число их возросло по сравнению с годами Анны почти втрое. Удивительно другое. Елизавета ни мгновенья не колеблется подвергать пыткам даже самых близких ей людей. В чем бы ни выражалось ее неудовольствие против Лестока, он сыграл большую роль в ее вступлении на престол.
– Поэтому императрице давно следовало от него избавиться. Не исключено, что Бестужев разобрался в ситуации и подсказал императрице столь выгодное для него самого решение. И все же как определяется, хотя приблизительно, обвинение Лестока?
– Вмешательство в компетенцию канцлера и в сношениях с иностранными державами.
– Вариант обвинения маркиза де ла Шетарди. Такой поворот возможен всегда, тем более граф имел неосторожность продолжать получать пенсию от французского правительства.
– А французское правительство – неосторожность выплачивать эти суммы в виде постоянной пенсии. Дорогие подарки выполнили бы ту же роль, не оставляя столь заметных следов.
– Несомненно. Но Лесток любил наличные деньги и имел бы трудности с перепродажей подарков.
– Это не основание, чтобы рисковать своей головой так, как рисковал граф. Где находится Лесток?
– Пока в Петропавловской крепости, и, по мнению резидента, пробудет там долго. Бестужев сам включен в ход следствия и слишком заинтересован, чтобы оно тянулось по возможности дольше.
– Изоляция ото всего окружения и Франции.
– А главным образом полная невозможность организовать какое бы то ни было вмешательство со стороны.
– Вмешательство со стороны в отношении человека, обвиненного в государственной измене и шпионаже? Кто бы пошел на подобное безрассудство! К тому же Бестужев до конца будет стоять на страже своей жертвы. Выпущенный Лесток был бы для него слишком опасен.
– И еще одна, хотя и не столь существенная, новость, милорд. Степан Лопухин скончался в ссылке в Сибири.
– Теперь императрица могла бы проявить милосердие в отношении жены и сына, если, конечно, они живы.
– Племянница Анны Монс и ее сын живы, но никаких послаблений в отношении их наказания не последовало.
– Но ведь у былой красавицы, кажется, вырезан язык?
– Тем не менее это не удовлетворило жажды мести императрицы.
Итак, крестник Петра I, архитектор, которому Елизавета Петровна решается поручить самую важную для нее постройку. Но ведь о крестнике Петра I говорили и члены семьи Лопухиных, обвиняя Бестужева- Рюмина в „злокозненных хитростях“, связанных со строительством Климента. Привлеченные к следствию по мнимому заговору против только вступившей на престол Елизаветы, они всячески пытались очернить будущего канцлера, видя в своих несчастьях его жестокую и расчетливую руку. Так что же, Петр Трезин, молодой, талантливый помощник Земцова, которому явно благоволила новая императрица? Но сначала – обстоятельства возникшего у Бестужева-Рюмина решения.
Распоряжение о строительстве петербургского собора последовало 7 декабря 1741 года. По словам документа, „ее императорское величество, будучи в новопостроенных лейб-гвардии Преображенского полку
