детство всех трех сестер, которых здесь так и называли – Измайловскими царевнами. Однако после выхода Анны замуж Измайлово стало резиденцией ее сестер, где особенно в последнее время постоянно собирались их сторонники. Приезд императрицы в родительский дворец будет означать для герцогини Екатерины и царевны Прасковьи переход из положения хозяек на положение придворных дам, хоть и самого высокого ранга, и лишение возможности вести независимый образ жизни. Анна несомненно могла выбрать для летней резиденции иное место, но в ее решении мне видится та возможность сатисфакции в отношении сестер, которая несомненно обострит их отношения.
Как бы то ни было, 4 июня торжественный императорский кортеж, в котором участвовали и сестры императрицы, выехал из Москвы. Почетный гвардейский эскорт возглавлял ехавший на коне Дмитриев- Мамонов. И теперь вообрази весь ужас участников поездки, когда при самом выезде из столицы генерал Мамонов замертво упал с лошади. По какой-то причине лекаря в кортеже не оказалось – лейб-медик заранее выехал в Измайлово и должен был там дожидаться императрицы. За ним послали, хотя в суматохе и в неумелых попытках привести генерала в чувство было потеряно около часа. Опасавшаяся за жизнь зятя императрица не позволила ни поднять его с земли, ни даже перенести в тень, целиком полагаясь на искусство ожидавшегося медика. Появившийся спустя два с лишним часа после случившегося врач смог только подтвердить наступившую кончину Мамонова – тело генерала уже начало холодеть. Эта внезапная и совершенно неожиданная смерть – генерал отличался железным здоровьем и никогда ничем не болел – поразила всю Москву и двор.
Императрица оказывает бедной вдове знаки самого трогательного сочувствия и внимания. Она распорядилась не подпускать царевну Прасковью к умирающему и сама проследила за организацией его похорон, которые отличались большой пышностью, намного превосходившей ту, которая полагалась Мамонову по его чинам. Тем не менее происходили они всего лишь в приходской церкви генерала, где над его прахом устанавливается доска с подробным описанием званий, чинов, происхождения и даже места захоронения его первой жены и ребенка от первого брака. В Москве обратили внимание на то, что императрица Анна сама акцептировала текст надписи, которую нельзя назвать тактичной в отношении царевны Прасковьи.
Нельзя не жалеть бедной царевны. Вскоре после смерти супруга она лишилась и своего единственного сына, скоропостижно умершего от какой-то болезни. Впрочем, царственные дети болеют столь же часто, как и дети обыкновенных людей, с той разницей, что умирают чаще и в положенные для них судьбой сроки, на что современники, естественно, обращают свое внимание. Легко себе представить самочувствие императрицы, начинающей свое царствование при столь горестных обстоятельствах. Однако надо отдать должное Анне – по ее виду трудно судить о размерах снедающего ее горя. Она всегда так же сурова в обращении с окружающими и так же предается потехам с различными шутами, заполонившими ее резиденции. Не знаю, насколько они могут развлекать императрицу своими неумными и грубыми до непристойности шутками, но они несомненно создают прочный заслон между нею и всеми теми, с кем она не имеет намерения общаться. Добиться же обычной царской аудиенции чрезвычайно трудно, потому что в этом вопросе имеют одинаковое право голоса и любимая камер-фрау императрицы госпожа Юшкова, и Бенигна Бирон, и сам фаворит, и даже кормилица императрицы некая Василиса.
Наконец-то мне удалось хоть отчасти удовлетворить свое любопытство в отношении нашего бывшего посланника при петербургском дворе. Господин Алексей Бестужев промелькнул как метеор на московском горизонте. В качестве посла России в Гамбурге он удостоился единственной, хотя и довольно продолжительной, аудиенции, но на балах не бывал и почти немедленно после разговора с Анной оставил Москву. Ни о каком его новом назначении толков нет. Путь Бестужева лежал обратно в Гамбург, хотя и с заездом в Голштинию, в Киль. Подобный визит сам по себе достаточно знаменателен. В Москве его истолковывают по-разному. Одни считают, что Бестужев имел поручение от императрицы посмотреть на сына покойной цесаревны Анны Петровны и выяснить позиции его отца и опекуна, герцога Карла Голштинского. Императрица волей-неволей должна заботиться о наследнике престола. Однако не исключено, что Бестужев преследовал и какую-то иную цель. Не в завещании ли императрицы Екатерины дело? Голштинцы должны его иметь.
Вот видишь, дорогая, я начинаю касаться государственных дел, к которым не имею решительно никакой склонности. Что делать, всему виною московская скука. Подчас она становится невыносимой, хотя ее очень скрашивает единственное подлинное увлечение императрицы – музыка и театр, о которых она не устает хлопотать. Даже у очень сильных людей можно найти ахиллесову пяту, для Анны она в сцене.
Москва. Анненгоф. 173[?]
Императрица Анна Иоанновна, архитектор В. В. Растрелли, позже Бирон
– Знаешь, для чего позвала-то тебя, Варфоломей Варфоломеич?
– Я счастлив, что вы вспомнили о вашем покорном слуге, ваше императорское величество.
– Да как же мне про тебя-то не помнить, граф. Строил ты для меня в Митаве, во всей империи теперь строить будешь, чтоб на всю Европу шла слава о наших дворцах, слышишь, Варфоломей Варфоломеич? Ни на чем высчитывать да прикидывать не будем. Себе ты копейки лишней не возьмешь – знаю тебя, а для дела не жалей, прямо у меня проси.
– Благодарю вас, ваше величество.
– И благодарить не на чем, господин баудиректор. Ведать будешь всеми архитектурными делами Канцелярии от строениев. Но до того дело еще дойдет, а пока займись театром здесь, в Москве. На Красной площади прямо и ставь, да чтоб огромный, чтоб в Европе такого не бывало. Мне маленьких-то, как у государя Петра Алексеевича, не надобно.
– Как прикажете, ваше величество. Но если огромный, скажем, на тысячу мест…
– Мало, мало, граф, больше давай. В Комедийной-то хоромине петровской, сказывали, сотни четыре народу помещалось, так мне чтоб в десять раз больше. Сообразишь, Варфоломей Варфоломеич? И чтоб быстро было. Знаю, знаю, скажешь, материал подобрать, людей согнать, а ты другое пойми: вон сколько было царей-то, а не успела Анна Иоанновна на трон вступить, получай Москва подарок – театр невиданный, красоты неслыханной. Ты не думай, он не сейчас мне на ум пришел. О нем со свадьбы своей мечтала, не чаяла, что доживу.
– Ваше величество, я пытаюсь сразу прикинуть. Это нужно с ярусами, с ложами, партер просторный, иначе места будет маловато.
– Ярусами, говоришь? Так еще лучше. Ты рассказывай, а я послушаю, рисовать-то успеешь, придет черед. На словах сначала условимся.
– Я полагаю, ваше величество, лучше всего тысячи на три мест. Поставим, если согласие ваше будет, на склоне холма, чтобы вход с Красной площади, рядом с Никольскими воротами Кремля, бок о бок с зимним Анненгофом. Место для виду выгодное.
– Гляди, как славно придумал! Молодец ты, граф, право слово, молодец. Только чтоб вход с лестницами широкими, с резьбой.
– Непременно, ваше величество. Лестницы в два марша развернем, двери высокие, а за ними сразу зал и театр самый. Простор такой, что дух захватит. А на ярусы хошь снаружи, хошь из зала по лестницам деревянным подняться можно. С улицы-то попроще, а изнутри резные.
– Все из дерева делать будешь?
– Да ведь из дерева только скоро и получиться может. С каменщиками работу затянем. Но первый этаж непременно из камня – прочнее будет, да и надо там печи разместить для топки: воздух горячий из- под пола пускать станем.
– Ты и о мебели позаботься. Пусть сей же час начинают делать. И о театре – тынки там всякие, машины, плошки, шандалы для свету. Место для оркестра попросторней сделай.
– Много ли, ваше величество, двадцати музыкантам надо!
– Почему это двадцати? С чего взял, граф? Мне и музыкантов нужно много, как ни у кого из государей. Так что уж ты на полсотни с запасом делай. И чтоб хору свободно стоять – певчих-то человек полтораста будет. Сегодня же распоряжусь, чтоб музыкантов в штат набирали, а певчие из хора пойдут – научатся. Так
