родне Алексея Григорьевича ни дадено, каких земель ни набрались, каких чинов-орденов ни получили, а все кому-то не хватает.
– Матушка, тебе не в труд, не в убыток, а с Алексеем Григорьевичем ведь какие годы прожиты. Только мы одни возле тебя, голубушки нашей, и были. На кого, как не на нас, тебе полагаться.
– Опять годы! Да какие такие годы, Мавра, позволь спросить? Может, прав у цесаревны отроду не бывало, может, вступила она не на престол родительский, может, в царском роду чужая?
– Ой, государыня, как ты можешь! Я ведь спроста: молодость вспомнила.
– А теперь вроде в старухи меня выводишь: одной семьей росли, одной стареемся. Нет, Маврушка, и семьи не одной, и счет годам у нас разный. В милости никому не откажу, коли верно служит, только сначала служба должна быть, потом награда. Ты мне лучше про великую княгиню скажи, как она там?
– Да что сказать-то, государыня? Прости, не прогневайся, только я бы своему сынку получше невесту сыскала. И то сказать, росточку малого, тела сухого, лицом желтая, нос длинный, как есть рыба плоская – ни тебе посмотреть, ни тебе ухватиться.
– Ну хватать-то не нам с тобой. Это пусть Петр Федорович трудится, а что собой нехороша, может, с годами выровняется. Лет-то ей шестнадцать всего.
– Себя, что ли, матушка, в шестнадцать-то не помнишь? Сейчас хороша, а тогда выпуколкой какой смотрелась; кто ни пройдет, всяк оглянется. Как принц-то Голштинской на тебя засматривался, как надежду держал с тобой вместо Анны Петровны обручиться.
– Сынок не в отца, твоя правда. А что жена нехороша, так племяннику под стать. Он-то шебутной, бестолковой, Катерина тихая, голосу не подымет, аккуратная, глядишь, и мужа к порядку приучит.
– Многого от Катерины Алексеевны дожидаешься, матушка. Смотри не просчитайся. Этим тихоням-то только верить.
– А чего высмотрела-то, Маврушка?
– За книжками все сидит.
– Мы не сиживали, так грех-то невелик Все для племянника лучше, чем по углам бы с кавалерами амурничала.
Памятная медаль на воцарение императора Павла I.
– На мой разум, матушка, амуры-то лучше.
– Это чем же?
– С амурами понятней, да и в руках держать легче. Любовника поприжать, так и с метреской разговор короткий. Да и баба, которая с амурами, открытая вся: понятно, о чем думает, чего сей момент желает, чего на завтра готовит.
– А коли и непонятно, что за беда.
– То и беда, матушка, что вроде великая княгинюшка наша все присматривается, ровно к чему готовится. Двух лет не пожила, гляди, как чисто по-нашему говорить-то стала. Иной нашей с ней не сравняться.
– Старательная.
– Да чего стараться-то? Для чего прыть такая – и тебе язык русский, и писать учится, и над книжками разными сидит, а то разговоры ученые заводит.
– С кем же?
– Со стариками больше.
– А про что толк?
– По-разному. Одного спросит, что в Париже видал, другого про книжки какие, третьего про университет.
– Тоска какая! Не глядят на нее кавалеры, вот и придумывает, чтоб одной не сидеть. Племянничек небольшой до науки-то охотник.
– Да уж не грешит наш князюшка к ученью охотой, а вот ему бы и не мешало.
– Какое не помешало – крайняя нужда. Только нешто с ним столкуешься. У него на все один ответ – кабы маневры да солдаты. Только что-то полководцем он мне не кажется. Так разве – рядиться на прусский манер, а храбрости никакой, смекалки военной тоже. Жены и то развеселить не может. Катерина всегда глядит будто уксусу напилась, он словно таракана проглотил: не сообразит, куда тому таракану дорога – вперед аль назад.
– Ой, уморила, матушка! Как есть наша парочка!
– Да веселья-то мало, Мавра. Не повезло мне с наследниками, так не повезло, что дальше уж некуда. Сейчас горе, а каково с годами-то дело обернется. Веришь, не лежит у меня к ним сердце.
– Да как бы, матушка, ему и лежать. Теперь уж терпеть надо, терпеть – только и делов.
Лондон
Министерство иностранных дел
Правительство вигов
– Приходится признать, милорд, канцлер проявил удивительную жестокость в отношении своих замешанных в лопухинском деле родственников.
– Вы поступили бы иначе, Гарвей, тем более получив столь высокое назначение?
– Но если это объяснимо в отношении, скажем, жены брата, то совершенно непонятно в отношении родной сестры.
– Не будем заниматься истолковыванием поступков лиц, которые представляют для нас интерес только с дипломатической точки зрения. К тому же Бестужев оказался в сложнейшем положении, и выход ему приходилось искать за любую цену. Не думаю, чтобы сестра канцлера в свою очередь пожертвовала собой ради защиты брата. Женщины это делают только в отношении своих мужей.
– И любовников.
– Далеко не уверен. Как бы ни было велико увлечение любовником, он всегда остается явлением временным и не относится к той недвижимой собственности, которой женщины особенно дорожат. Зато муж входит именно в это понятие.
– Тем не менее канцлер, по-видимому, зашел слишком далеко в своих мерах предосторожности, так что удивил даже ближайших членов семьи.
– Что вы имеете в виду?
– В наших руках оказались копии письма, написанного Михаилом Бестужевым по его выезде из России, после освобождения из-под караула. Он просит оказать влияние на младшего брата, так как обращение канцлера с сестрой дает почву для самых неблаговидных толков.
– Влияние на канцлера? Вот это действительно любопытно. Кто же адресат письма Михаила Бестужева?
– Резидент пишет, что ему стоило немалого труда составить характеристику этого человека. Имя Ивана Ивановича Шувалова никому ничего не говорит.
– Придворный? В чинах?
– Ни то и ни другое. Юноша четырнадцати-пятнадцати лет, получивший при вступлении Елизаветы на престол какие-то очень незначительные преимущества.
– Шувалов… Но это же фамилия наиболее ценимых императрицей ее приближенных.
– В том-то и дело, что они не родственники.
– Но даже при дальнем родстве возможны тесные семейные связи.
– Нет-нет, милорд, в данном случае не существует и тени родства.
– Но ведь совершенно очевидно, что опытный дипломат не стал бы обращаться к первому попавшемуся человеку, тем более мальчишке без роду и племени.
– Спора нет, однако резиденту так и не удается разгадать загадки Шувалова.
– Он усматривает здесь какую-то загадку?
