Пожалуй, ближе всего супругам строительство. В мае 1505 года по распоряжению Ивана III в Кремле разбирают старый Архангельский собор, и Алевиз Фрязин приступает к сооружению на его месте нового, задуманного им как пантеон московских князей. Но основное строительство ложится уже на плечи Василия III. Год за годом строится каменный Кремль в Туле, новые укрепления в стене Иван-города, итальянцем Петром Френчужком — каменный кремль в Нижнем Новгороде. Великий князь основывает около Переяславля Новую, иначе Александрову, слободу, которая становится излюбленным местом его пребывания во время частых поездок «на потеху» и по монастырям. Даже страшный для Москвы 1508 год не приносит остановки в строительных работах.
От засухи повсюду возникают пожары. В столице сначала загорелся Большой посад у Панского двора, «и торг выгорел и до Неглины по Пушечные избы и мало не до Устретения». Через неделю сгорело Чертолье и «Семчинское до Сполья» — Остоженка и Пречистенка. По всей стране «много городов выгоре, такоже и сел, и лесов, и хлеба, и травы выгоре». В одном Новгороде выгорела вся Торговая сторона.
Между тем Алевиз Фрязин начинает делать обложенный белым камнем и кирпичом ров вокруг Кремля, а со стороны Неглинной копать пруды. Будут закончены кремлевские стены, Архангельский собор, колокольница Бона Фрязина, украшена росписью и иконами Благовещенская церковь и завершено строительство великокняжеского дворца, куда 7 мая Василий торжественно приведет свою княгиню.
Василий, понимая, что он не в состоянии отразить столь многочисленного врага, оставил в крепости с гарнизоном своего зятя Петра, происходившего из татарских царей, и некоторых других вельмож и бежал из Москвы [1521]; он был до того напуган, что в отчаянии некоторое время прятался, как говорят, под стогом сена… Татары навели такой ужас на московитов, что даже в городе и крепости те не чувствовали себя в достаточной безопасности. Во время этой паники женщины, дети и все, кто не мог сражаться, сбегались в крепость с телегами, повозками и всем скарбом, и в воротах возникла такая давка, что, чрезмерно суетясь, они мешали друг другу и топтали друг друга. От множества народа в крепости стояло такое зловоние, что, пробудь враг под городом три или четыре дня, осажденные погибли бы от заразы, поскольку в такой тесноте каждый должен был отдавать дань природе там же, где стоял… Наместник и другие защитники города сочли за лучшее умилостивить царя Мухаммед-Гирея, послав ему обильные дары… Приняв их, Мухаммед-Гирей обещал снять осаду и покинуть страну, если Василий грамотой обяжется быть вечным данником царя, какими были его отец и предки. Получив составленную согласно его желанию грамоту, Мухаммед-Гирей отвел войско к Рязани.
Взятый в Москве полон был столь велик, что может показаться невероятным: говорят, что пленников было более восьмисот тысяч. Частью они были проданы туркам в Каффе, частью перебиты…
Развод — пусть среди московских князей был он делом неслыханным. Василий III меньше всего обращал внимание на обычаи и даже церковные предписания. В начале XVI века он мог предпочесть брак с русской девицей Соломонией. Но государственная жизнь очень скоро заставляет великого князя обратиться к внешнеполитическим делам, постоянному общению с Западом.
Василий III поддерживает отношения с Италией, откуда к нему приезжают послы. С балканскими единоверцами. С Афонскими монастырями. С датскими королями Иоанном и Христианом II его связывают поставки оружия и мастеров. В Москве работают мастера-пушечники из Шотландии. Немецкие пушкари принимают участие в обороне Москвы во время набега Мухаммед-Гирея в 1521 году. Пушкарь Иоанн Иордан командует в том же году артиллерией в осажденной крымчаками Рязани. Иностранные дипломаты отмечают, как много в русской столице немецких литейщиков, «много медных пушек, вылитых искусством итальянских мастеров и поставленных на колеса». В наемном войске великого Московского князя находится одновременно до полутора тысяч литовцев. Литовцы и немцы участвуют в походе русских войск на Казань в 1524 году.
Слов нет, вопрос престолонаследия имел немаловажное значение, но план развода и вторичной женитьбы Василия III подсказывается не только и не столько им. Гораздо важнее возможность династического соединения Северо-Восточной Руси с западнорусскими землями.
Невеста из дома князей Глинских, в руках которых находилась едва ли не половина Литовского княжества, помогала к тому же укрепить русско-молдавский союз, направленный против литовского князя Сигизмунда. Да и вели Глинские свой род от ханов Большой Орды, чингизида Ахмата, и задуманный брак создавал предпосылки для возобновления борьбы за наследие ханов Золотой Орды.
Княжна Елена Глинская, о которой начинает вестись речь, внучка сербского воеводы деспота Стефана Якшича. Ее двоюродная сестра замужем за волошским — румынским воеводой Петром Рарешом, а в нем Московский князь видит союзника в борьбе с польскими королями. Рареш и в дальнейшем станет, по отзыву историка тех лет, «великим доброхотом» Ивана Грозного.
Выверялась и обдумывалась каждая возможность. И это несмотря на то, что глава рода князь Михаил Глинский с 1514 года находится в заключении у Московского великого князя. Тем лучше. Его освобождение, о котором постоянно ходатайствует император Максимилиан, позволит успешно завершить переговоры с империей. Где же было в этом сплетении расчетов увидеть Соломонии неожиданный поворот ее собственной судьбы! Все планы сохраняются в глубокой тайне, так что на очередное осеннее богомолье в 1524 году Василий выезжает еще вместе с Соломонией. Роковым для нее окажется следующий год.
И как рванется народное сочувствие к старой княгине Соломонии Юрьевне — новой, Елене Васильевне рассчитывать на симпатии московской толпы не приходилось. Разойдутся легенды об унижении и о страданиях Соломонии, о насилии, вероломстве и жестокости князя. Будут сложены песни и рассказы, из которых явственно встает ход событий. А беременность княгини — народному суду осталось непонятным, что не нужен был этот ребенок Василию III, уничтожая все возникшие расчеты. И не догадывалась ли об этом Соломония, когда, обвиненная в бесплодии, скрыла от мужа то, что, казалось, могло сохранить за ней былое место, не выдала свое дитя и даже разыграла его смерть и похороны. Собственного единственного сына!
Мать Ивана Грозного
Глинские… Не любили их на Москве, крепко не любили. И то сказать, князья — из Орды к великому князю Литовскому Витовту отъехали. Мурза был татарский Лексад. Крестился — Александром стал. В удел от Витовта Полтаву и Глинск получил — отсюда и Глинские.
Воевали князья. Много воевали. Того больше при дворах козни строить горазды были. Князь Михаил Львович Глинский двенадцать лет в иноземных войсках служил. Где только не побывал — и у Альбрехта Саксонского, и в Италии — у Максимилиана Первого, где в католическую веру крестился, и в Испании. На каких только языках не говорил! Ученый не ученый, а обиход разный знал.
В вотчины отеческие — в Литву вернулся, так королю Александру по душе пришелся, что тот его маршалом своего двора назначил. А на коронацию в Краков Александр поехал, Глинский с ним — как посол от Литвы. При его-то богатствах несметных каждому королю лестно. Хотя кругом примечали — все больше князь друзей среди русского боярства искал. Так к Москве склонялся, что литовцы опасаться начали: как бы в случае кончины короля — бездетным Александр был — не перенес бы на Русь и столицу.
Опасались, может, и зря. Может, и нет. Больно тяжело да внезапно король заболел. Слухи о яде пошли. Канцлер велел Балинского, врача королевского, арестовать, а князь Михаил помог дохтуру из темницы в Краков бежать. Сам за всем проследил. Сам лошадей да охрану дал. Как в воду Балинский канул. А то не миновать бы ему смертной казни.
Чья правда — Богу судить. Только умер король. Отходить не сумели. Паны взбунтовались: не дали тело в Краков для погребения королевского везти — побоялись, как бы без них не захватил Михаил Глинский Вильну. Приехал в Вильну королевич Сигизмунд, опасениям панским поверил: слишком громко тогда все о злодействе Глинского толковали. Свободный вход ему в свои покои запретил — за себя беспокоиться начал.
Вскинулся Глинский, потребовал суда со своими обидчиками и доносителями. Венгерского короля Владислава просил посредником быть. Королевич Сигизмунд ни в какую: ссориться не ссорится и на мир не идет. Тут уж Глинский совсем взбунтовался. С братьями Иваном да Василием, со всеми друзьями и слугами в родной Туров отъехал и оттуда Сигизмунду срок назначил — когда бы суду быть. Какой бы король с такой противностью смирился? А тут великий князь Московский Василий Иванович Третий изловчился. Заслал в Туров послов, Глинским всем защиту, милость и жалованье предложил.
Опоздал Сигизмунд! Кинулся Глинских к себе звать, а они уж договор с Москвой составлять стали. А там и войной на Сигизмунда пошли. Минск обложили — не удалось город взять, к Клецку Михаил с Василием пошли. У Клецка братья разделились. Василий на киевские пригороды — русских поднимать, Михаил — Мозырь взял, слуцкие и копыльские волости опустошил. Да и то сказать, великий князь Московский прислал ему на помощь 20 тысяч отборной конницы. Не удержался Михаил — начал с послами московскими, молдавскими и крымскими договоры как владетельный князь заключать. Силу за собой почуял.
Поторопился, слов нет — что поделаешь, характер бунташный. Своевольный. Дорогу себе проложит, ни на что не оглянется.
Вместе с подоспевшими московскими воеводами воевали они Минск, до Вильны дошли, на Смоленщине и у Бобруйска бушевали. Оршу от них польский король отбил. Тогда Михаил Глинский в Москву поехал — приемом великокняжеским доволен остался. Только ведь что барский гнев, что барская любовь — радости не приносят.
Король Сигизмунд с великим князем Московским Василием Ивановичем замирились, по рукам ударили. А Глинские всех своих владений литовских одним махом лишились, изгнанниками стали. Одно им оставалось — в Москву выезжать, где Василий Иванович Михаилу всего-то навсего два города на пропитание дал — Боровск и Ярославец.
Другое дело — не выдал Московский князь Глинских королю Сигизмунду, сколько тот ни просил, прошлое забыть обещал. На все ответ у Василия III Ивановича один: мои Глинские подданные, а своих подданных Москва никому не выдает. За нею как за каменной стеной.
Такому ответу не Глинскому радоваться. Подданные! Это они-то, Глинские, подданные! Сразу Михаил Львович измену задумал, времени подходящего дожидаться стал. И дождался.
Мир между Москвой и Литвой долго не простоял. Великому князю умелые воины понадобились. На Михаила Глинского положился — тот наперсника своего, немца, послал в Силезию, Чехию и Германию конных воинов и кнехтов набирать и через Ливонию в Москву переправлять. Василий Иванович сам командовать войсками своими взялся, Глинского одним из воевод Большого полка назначил.
Взяли Смоленск! Глинский ждал, что ему город великий князь отдаст. Где там! И не подумал. Над честолюбием князя при послах иноземных издеваться начал. Вот тут Глинский и нашел путь к польскому королю. Доведался, что ждет его прием самый что ни на есть радушный. Уговорились, что литовское войско подойдет к Днепру близ Орши, где Глинский к нему и сбежит.
Все уладили. Одно забыли — на одного изменника да предателя другой непременно найдется. Слуга Глинского выдал господина русскому воеводе. Оглянуться князь не успел, как при Московском дворе оказался. А там уж и литовские послы, и Герберштейн — посол Максимилиана Первого.
Прием кончился, Герберштейн великому князю один на один грамоту своего императора передал. Очень Максимилиан за Глинского просил, на заслуги его ссылался, на то, что воспитан при Венском дворе и Венский двор особой милостью со стороны Московского князя почтет, если Василий Иванович жизнь ему сохранит и гнев на милость сменит.
Согласился Василий Иванович смилостивиться, только причину иную объявил — что князь Михаил Львович вновь в православие перешел, от веры католической отрекся. А от темницы не отказался: без малого девять лет Глинского в ней продержал. В те поры брат Михаила Львовича, Василий Львович, с дочерью Еленой в Медыни жил, что ему великий князь Московский еще в 1508 году определил.
Хитер был Глинский, Василий Иванович еще хитрее. Словно в сундуке под замком продержал князя Михаила до нужного часа, а там и решил на племяннице его медынской жениться. При живой жене. При том что отказал ему митрополит в благословении на развод и монастырское заточение великой княгини Соломонии. При том, что была Соломония тяжелой от великого
