Художнику следует иметь природное дарование, но изощренное правилами, рассуждением и прилежностью к трудам; надобно многое видеть, много читать и много учиться, чтобы направить оное, и сделать его способным к произведению творений, достойных потомства.
Картина из собрания Государственного Исторического музея была необычной. Очень необычной.
…Стены зала увешаны картинами. Узкая прорезь поднявшегося над камином зеркала с отражением окна. Потолок с росписью. Покрытые тонкой золоченой лепкой проемы дверей. Несколько расставленных на полу, будто забытых, живописных холстов. Среди них великолепный мужской портрет во всем многообразии обязательных для представительства аксессуаров, венчаемая летящим Зефиром красавица Весна, смешной калмычонок с подрамником в руках — вырезанный по силуэту своеобразный каминный экран, поражавший воображение современников иллюзорным правдоподобием.
Изображения картинных галерей, больших и маленьких, несуществовавших и подлинных, — ими увлекались художники XVII века, особенно фламандцы, целая плеяда мастеров, владевших особенностями этого совсем не простого жанра: слишком многими навыками приходилось обладать и в совершенстве ими владеть. Поэтому, когда одному мастеру не хватало умения, на помощь приходили другие художники — вписывали в обстановку комнаты или зала фигуры людей, иногда целые жанровые сценки, сочиняли архитектурные построения.
Удалось когда-то адвокату Ван Бавенгому выиграть запутанный процесс для антверпенских художников — гильдии святого Луки, и в знак признательности он получает от них «Вид картинной галереи», написанный самим старшиной гильдии Гонзалесом Коксом в содружестве с В. Ш. Еренбергом. И картины, изображенные на этом полотне, подобны визитным карточкам членов гильдии и даже снабжены их собственноручными подписями: «Аллегория земли» Э. Квелинуса-младшего, «Триумф Вакха» Я. Косьера, аллегории и «Суд Париса» Ш. Бойерманса, «Венера и Адонис» К. Я. Опсталя-младшего, «Бабочки среди насекомых» И. ван Кесселя, натюрморты и евангельские композиции И. ван Хека, пейзажи Р. Спиеринка, А. Губо, П. ван Бредаля, Я. Пеегерса, П. Бёля, не считая превосходных крохотных копий с полотен Тициана, Веласкеса, Ван Дейка. Это целый музей на холсте размером 1,75? 2,1 метра. Именно идея музея и составляла смысл своеобразного жанра.
Требования к художнику были здесь совсем особыми: передать не общее представление об изображенных картинах, а их предельно точные копии, сохраняющие живописное и колористическое своеобразие оригинала. Порукой тому были авторские подписи, которыми художники подтверждали схожесть холста Г. Кокса с их работами.
Полотно «Мастерская Апеллеса», предположительно приписываемое Ф. Поурбусу-младшему, представляет свободную фантазию по поводу мастерской и коллекции П. П. Рубенса. Кстати, портретными чертами великого фламандца наделен здесь сам Апеллес, изображенный вместе с Александром Македонским и его свитой в модных костюмах XVII века. В огромном зале фантастической архитектуры представлены и собственные произведения Рубенса, и подаренная ему Ф. Поурбусом-младшим картина А. Эльсгеймера, перешедшая затем в Мадридский королевский музей, и «Венера, завязывающая глаза Амуру» Тициана, и «Охота Дианы» Доменикино из галереи Боргезе в Риме (их Рубенсу довелось копировать), «Юпитер и Антиопа» Корреджо и «Аполлон и Дафна» Альбани из коллекции Лувра, портрет Книппердоллинга Кв. Массейса и холсты И. Бакелара, А. Боссарта.
Новые представления и вкусы принесет XVIII столетие. Копии полотен известных и неизвестных мастеров станут обязательной частью интерьеров, но не как память об оригиналах, а как средство создания определенного эмоционального строя. И будь то торжественная церемония, запечатленная в «Брачном контракте» английского живописца Хогарта, или живая обыденная сценка в «Лавке Жерсена» француза Ватто, изображенные в обоих интерьерах полотна создают как бы двойную жизнь картины. Их сюжеты словно разыгрывают вариации на тему настроения действующих лиц.
Картина московского Исторического музея, о которой шла речь вначале, принадлежала кисти русского живописца, в чем-то умелого, а в чем-то недостаточно мастеровитoгo. Об этом говорил грубоватый характер грунтовки холста, скованность мелких мазков и та внутренняя сдержанность, которая помешала художнику вызвать к жизни единую цветовую среду.
О картине было известно много и вместе с тем мало. Она значилась под названием «Кабинет И. И. Шувалова» и находилась в числе вещей, некогда принадлежавших графоману екатерининских лет Н. Е. Струйскому, чудаковатому поклоннику Сумарокова. Страстно стремившийся прослыть поэтом, он стал известен только несуразными рифмами и совершенно фантастическим толкованием синтаксиса, когда главным знаком препинания оказался вопросительный знак. Зато свои стихотворные опусы Струйский увековечил превосходным полиграфическим исполнением: ради них завел он в пензенском поместье «Рузаевке» великолепно оборудованную типографию. Не заслужил права остаться в памяти потомков рифмоплет Струйский — прочно вошел в историю русской книги Струйский-издатель. Полиграфисты по- прежнему продолжают любоваться красотой шрифтов, изяществом и чистотой исполнения буквиц, виньеток, композиционно совершенным построением страниц.
Стоявшая на «Кабинете И. И. Шувалова» авторская дата — 1779 год — сопровождалась инициалами «А. З.», которые не удавалось связать ни с одним из сколько-нибудь известных художников второй половины XVIII века. А между тем разгадка существовала. Она содержалась в книге, давно напечатанной и широко известной, в том числе искусствоведам, — «Журнал путешествия из Москвы в Нижний 1813 года» И. М. Долгорукова. Отдельная глава «Рузаевка» содержала подробное описание всего поместья, главного дома, парадной анфилады. Между прочим, находилась здесь и такая подробность: «В гостиной комнате несколько прекрасных картин, между которыми особенно приметить должно кабинет И. И. Шувалова, искусная копия с прекрасного оригинала г. Рокотова, за которой долго трудился ученик его и покойного хозяина крепостной человек, некто Зяблов, о коем писал много г. Струйский в своих сочинениях».
О таких подробностях исследователям не приходилось даже мечтать!
Был ли знаком И. М. Долгорукову рокотовский оригинал? Скорее всего, да, иначе откуда было возникнуть эпитету «прекрасный». Но в настоящее время его местонахождение остается неизвестным. Никто не пытался разгадывать изображенных в «Кабинете И. И. Шувалова» картин, никто не высказывал предположений по поводу времени написания оригинала. Только один из самых талантливых советских искусствоведов А. В. Лебедев связал представленные в «Кабинете» полотна со списком подаренных И. И. Шуваловым в 1758 году картин Академии. Шувалов передал коллекцию в самом начале года — останавливавшийся в его доме в апреле месяце принц Саксонский застал уже в основном копии. Следовательно, «Кабинет» был закончен Рокотовым никак не позднее этого срока. Не представляло особого труда установить и другую временную границу создания картины. Запечатленный в «Кабинете» каминный экран в виде стоящего калмычонка — произведение П. Ротари, приехавшего в Петербург в 1756 году. Таким образом, датой написания «Кабинета И. И. Шувалова» остается признать 1757 год.
И. И. Шувалов — человек «случая», или, как говорили в то время, один из «случайных людей». Сколько их в XVIII веке, поднятых из глубин безвестности, неграмотности, подчас прямой нищеты на вершины власти, богатства, влияния на государственные и международные дела! Достигнутое положение неизбежно порождало вереницы услужливых биографов, старательных и почти добросовестных в своем желании найти убедительное оправдание императорскому капризу, минутному увлечению, извращенному вкусу, прихоти или слабости. И в биографиях неожиданно выступали деятели эпохи — «проницательные», «мыслящие», «одаренные», якобы жившие нуждами государства. «Случай» приглянувшегося стареющей императрице смазливого кадета превращался в мудрое прозрение великой государыни, благодетельствующей во всем народу и государству, — иначе зачем было содержать официальных историков? И только не знающее разночтений меткое выражение «случайные люди» нельзя было истребить в народном обиходе — как клеймо и как разгадку подлинного смысла происходившего.
Иван Иванович Шувалов был одним из «случайных», хотя в чем-то и перерос их положение благодаря своим способностям и интересам. Энциклопедические справочники неохотно говорят о карьере фаворита, предпочитая перечисление заслуг в организации Московского университета, Академии художеств, покровительстве М. В. Ломоносову. Надгробная надпись умалчивает и об этом: просто «действительный тайный советник, оберкамергер и разных Российских орденов кавалер» — краткость, равняющая былого
