его кандалы от седла. На миг Мгал ощутил некое подобие свободы, но дарована она ему была исключительно для того, чтобы он мог спешиться и присоединиться к своим товарищам по несчастью, – караульщики занялись своими делами, только когда цепи его были прикреплены к кандалам Готоро и Плосконосого.
Несмотря на мрачное пророчество сопровождавшего Мгала воина, откуда-то, словно по волшебству, появились аккуратные деревянные поленца и брикеты кизяка. Повинуясь распоряжениям командира полусотни – кряжистого молчаливого воина средних лет с морщинистым лицом и белыми от седины висками, – Вислоухий и Плосконосый ловко развели небольшой костерок, вокруг которого, скованные единой цепью, расположились осужденные.
Разложенный больше для надзора за приговоренными, чем для обогрева, костер тем не менее сразу стал сердцем импровизированного лагеря. Подшучивая над тем, что лучшие места вечно достаются бездельникам, гвардейцы, за исключением десятка часовых, принялись рассаживаться поблизости. Из седельных сумок была извлечена домашняя снедь и фляги с холодным, но удивительно душистым нагыром.
Под большими, низкими и ясными звездами темной холодной ночью все люди чувствуют себя немного братьями, и нет ничего удивительного в том, что, выпив, как водится, за процветание родного города и здоровье его Владыки, конвоиры подняли фляги за удачу осужденных, за то, чтобы те сумели отстоять свои жизни в битве с кротолюдами и невредимыми выбрались из недр Гангози. Здравицу приняли единодушно, и десятки фляг потянулись к приговоренным.
– Пейте и ешьте, набирайтесь сил, и да пребудет с вами милость Небесного Отца, Дарителя Жизни! – наперебой желали гвардейцы своим поднадзорным, протягивая им лепешки, яблоки, ломти вяленой дыни и куски жесткого сушеного мяса.
Не принять то, что предложено от чистого сердца, – обидеть дающего, и Мгал с товарищами ели и пили за десятерых, пока не почувствовали, что более ни крошки, ни капли вместить не могут. Вислоухий и Готоро принялись негромко похрапывать; устраивая поудобнее седла под головы и кутаясь в плащи, отходили ко сну намаявшиеся за день гвардейцы. Только пять или шесть воинов, видя, что Мгал, Плосконосый и Дагни спать не собираются, придвинулись поближе к огню, и разговор, начавшийся с рассказа северянина о краях, где он родился и странствовал, постепенно перешел на дела южан и, как и следовало ожидать, в конце концов коснулся горы-великана и странных тварей, обитающих в ее недрах.
– Видать-то их никто давненько уже не видал, но, говорят, что похожи эти существа на маленьких, покрытых густой шерстью человечков с желтыми, видящими даже в кромешной тьме глазами, кривыми ногами и цепкими руками. И живут они в Гангози будто бы с незапамятных времен, потому и гору эту люди испокон веку стороной обходят. Никто по доброй воле на нее не поднимется. Разве что рудокопы… Но и те больше по нужде в старые штольни забирались, чтобы семьи свои прокормить, – начал пожилой воин, руки и голова которого были испещрены шрамами и рубцами, свидетельствовавшими о том, что участвовал он едва ли не во всех междоусобицах, вспыхивавших между Исфатеей и другими городами, особенно Кундалагом. – Однако теперь и рудокопов в Гангози никакими посулами не заманишь, слыхал я, ушла их братия от греха подальше в Оловянный лог.
– Но кто-то же здесь трудится? Видно было, когда мы проезжали, что не все шахты покинуты, а? – спросил Мгал, вспомнив длинные дощатые хижины, миски и корчаги на кольях, тряпье на ветхих плетнях.
– Ковыряют еще иные смельчаки гору, – может, заклятье какое от кротолюдов знают, а может, долговые расписки отрабатывают, – неохотно признал старый воин. – Только сам посуди, много ли они серебра добыть могут, подневольные люди?
– Откуда же тогда оно берется? Прежними запасами, что ли, купцы торгуют, последнее распродают?
– Кто последнее, а кто и по-другому драгоценный металл получать наловчился. Слухи вот ходят, будто мастер Донгам из обычной глины его вываривать умеет.
– У кого язык без костей, тот и не такое нарасскажет!
– Ах вот оно что… Ну а чем рудокопы кротолюдам-то этим мешают? Серебро, что ли, не поделить или лазы подземные?
– Да нет, тут другое – кротолюды ведь людей не убивают. Они их похищают, в гору утаскивают и там уж у себя, пожирают. И не одних рудокопов, кстати. Вот лет семьдесят назад, например, пришли из западных степей лошадники – то ли мор у них приключился, то ли еще что, ну и решили они здесь обосноваться, – поселились по ту сторону горы, на лесистом склоне. Предупреждали их, что нехорошее место выбрали, так не послушались. С тех пор о них ни слуху ни духу…
– Может, они и нынче там живут припеваючи, никто ж проверять не ходил! – прервал старого воина гвардеец с черными, лихо закрученными усиками.
– Оно конечно, да ведь не бывает так, чтобы сосед о соседе семьдесят лет слыхом не слыхивал. Соли, меди, железа, еще чего – должно же им занадобиться, верно я говорю? Ан нет. Вот и выходит, что пожрали их кротолюды.
Сидящие у костра переглядывались, напряженно и опасливо всматриваясь в обступившую со всех сторон тьму. Руки сами собой потянулись к амулетам, зачертили в воздухе охранительные знаки.
– Пропадают люди, ох пропадают… – промолвил один из гвардейцев испуганным шепотом. – У меня братан, кузнец, ушел за сырец-травой на гору – сколько поколений ею на восточных отрогах запасались, для закалки стали первое средство, – так до сих пор по нему вдова убивается. А прошло уж лет восемь- девять.
– У меня вот тоже пяток лет назад поручники в этих местах сгинули, – подал голос Плосконосый. – Проведали, что тут где-то древний город прежде был, и айда сюда. Я тогда порубанный лежал, не то б тоже с ними увязался.
– Верно говорят – от судьбы не уйдешь. Не в тот раз, так в этот с кротолюдами свидишься.
– А возвращаются ли когда те, кого в недра Гангози спускают, или не бывало такого? – спросила Дагни, все это время безучастно теребившая подол застиранной юбки.
– Так ведь это как сказать, – снова вступил в разговор пожилой воин. – Обратно в Исфатею-то им пути нет, а одного видали вроде не то в Хануге, не то в Эостре.
– Как же кротолюды живут под землей, как дышат? В старых, шахтах обосновались или сами ходы копают?
