Агил прорычал что-то невразумительное и, бросив ненавидящий взгляд на бесформенные, похожие на огромные растекающиеся комья каши существа, белевшие тут и там под кустами и у оснований деревьев, последовал за гвардейцами, которые растянулись цепочкой вдоль края масляно поблескивавшего болота.
Этот поход с самого начала крайне раздражал его своей несвоевременностью и несуразностью. Отослать пятьдесят лучших всадников из Исфатеи, когда кротолюды безнаказанно уничтожают сторожевые разъезды и готовы обрушиться на город, было, на его взгляд, верхом опрометчивости. Ловить в джунглях сбежавшего в Чилар сумасшедшего, похитившего в родовом храме Амаргеев какую-то священную безделушку, представлялось затеей столь же бессмысленной, сколь и невыполнимой. «Да пусть бы он весь этот храм уволок, мало их, что ли, в Серебряном городе? По-видимому, Бергол совершенно лишился рассудка, если из-за какой-то ритуальной побрякушки решился рисковать жизнями своих дочерей и гвардейцев, и нет ничего удивительного, что отряд их тает с каждым днем. Гибнуть в этих проклятых местах неведомо зачем способны лишь полные кретины и вконец отупевшие служаки, к каковым я, похоже, и отношусь», – подумал полусотник, горько улыбаясь.
По одному, по двое, по трое его люди начали дезертировать сразу после того, как отряд, спешившись, оставил лошадей и доспехи в безымянной деревушке под охраной четырех занемогших счастливчиков и углубился в джунгли. Агил предупреждал принцессу Чаг и ее спутника, чрезвычайно похожего на переодетую принцессу Батигар – а впоследствии ею и оказавшегося, – что посылать в джунгли кавалеристов так же разумно, как валить деревья мечами, но упрямая девчонка не пожелала его слушать. Ей не было дела до того, что они не охотники, не бродяги и следопыты, а отборное войско – гвардейцы, привыкшие к более или менее комфортной жизни. Драться – да, умирать, защищая город, горожан и Владыку Исфатеи, – да, но, бросив походные палатки и другое совершенно необходимое для человеческого существования снаряжение, брести по бесконечным смрадным зарослям от восхода до заката, спать, завернувшись в плащи, на голой земле, есть что придется, поскольку припасы, взятые с собой, невелики и их приходится экономить, пить гнилую воду, от которой каждого второго трясет лихорадка… Нет. Это неподходящее занятие для полусотни гвардейцев и их командира. Впрочем, от полусотни осталось всего тридцать шесть человек, включая принцесс и раненых…
Шагая за отрядом, Агил машинально сосчитал сделанные из копий и плащей носилки – шесть штук. Шестые пришлось соорудить для Набра. Сотник зябко потер руки, чувствуя, как по всему телу обильно выступает испарина, провел ладонью по взмокшему ежику полуседых волос. Да, здешние места – это вам не дом родной, не казарма и даже не постоялый двор, где старого, выдержанного вина, может быть, и не дождешься, но хорошему человеку всегда поднесут горячий пряный нагыр или, на худой конец, чашу чимсы. Ведь даже у костра им удается погреться и обсушиться далеко не каждую ночь! А чего стоят всевозможные змеи, кусачие насекомые, мечезубы и прочая мерзость, которая, кажется, только и ждет, чтобы ужалить, укусить, достать клыком или когтистой лапой!
А тут еще одифеи.
Он даже не мог понять, растения это или животные. По виду они напоминали пятиконечную звезду, бескостные лучи которой, узкие и гибкие, достигавшие трех локтей в длину, обладали удивительной подвижностью, позволяя этим тварям с одинаковой легкостью передвигаться, поджимая их под себя, и по земле, и по деревьям. Хафр, ловивший некогда в здешних местах певунов, предостерегал: даже самое легкое прикосновение этих существ вызывает страшную боль и мгновенно парализует конечности, а более тесный контакт грозит смертью. Он рассказывал о здешней живности много любопытного, и единственное, о чем забыл предупредить, так это о том, что ни в коем случае нельзя убивать этих самых пятилапов, которых обитатели пограничных с джунглями деревень называют одифеями, и, естественно, повстречав четырех неуклюжих на вид пятиконечных звезд, гвардейцы, во избежание каких-либо недоразумений, старательно истыкали их копьями, изрубили мечами. Откуда им было знать, что одифеи, каким-то образом общаясь на расстоянии со своими единоплеменниками, перед смертью неслышно возопят об отмщении, да так сильно, что отряду придется три дня буквально прорубаться сквозь ряды собравшихся чуть ли не со всех джунглей безутешных родичей убиенных.
Забыл ли Хафр предупредить своих товарищей, посчитал ли рассказанное достаточным предостережением, или сам не знал о столь нежной любви, царившей между одифеями, теперь уже не имело значения. Важно было другое – Агил понял: красочные байки проводника не только не преувеличивали, но скорее преуменьшали подстерегавшие их опасности. С запоздалым раскаянием припомнил он, что первым дезертировал из отряда гвардеец, тоже некогда забредавший сюда, и на карте, которую они совместно с Хафром рисовали на покрытой воском дощечке, принесенной хозяином постоялого двора, места эти были обозначены как сравнительно безопасные. Настоящие Чиларские топи начинались значительно южнее, а к деревеньке, из которой они выступили в джунгли, выходил их самый северный язык, тоже, впрочем, достаточно мерзкий, не зря же Хафр предлагал углубиться в лес несколько восточнее, чтобы и близко к болоту не подходить. Но взбалмошные принцессы, самоуверенные девицы, решительно заявили, что не могут терять ни одного дня, и коль скоро им все равно не избежать Чиларских топей, так и говорить о каких-то обходах и поисках окольных путей нечего.
Агил в великой досаде плюнул себе под ноги и взял чуть левее, чтобы догнать авангард отряда.
Нет, так дальше продолжаться не может. Следов похитителей они не нашли, а до Чилара им не дойти, тут Хафр прав. То есть кто-то, вероятно, доковыляет, но пользы от этого будет не много. Надо пересилить себя и нынешним же вечером снова поговорить с принцессами. Должны же они понять, что его люди не железные. Сами-то на кого похожи стали, сказать кому, что это принцессы, – засмеют!..
– Синие шары над болотом! – раздался внезапно предупреждающий крик проводника, и Агил почувствовал, как в груди у него что-то противно екнуло.
Стая из тридцати-сорока синих шаров медленно выплыла из зеленого тумана и начала неспешно приближаться к краю болота, спускаясь по пологой кривой. Разной величины, от двух пядей до трех локтей в диаметре, они напоминали мыльные пузыри и так светились и переливались разнообразнейшими оттенками синего цвета, что гвардейцы, залюбовавшись ими, совершенно забыли наставления проводника, и крик его: «Ложитесь! Прикройтесь щитами! Чего же вы стоите, безумные!» – не сразу дошел до их сознания. Великолепные кавалеристы, отборные рубаки, они привыкли к опасностям совсем иного рода, и когда первый из снизившихся шаров слегка раздулся, а потом с громким хлопком резко сжался, сделавшись чуть больше кулака, боевые товарищи Агила только удивленно вздрогнули, да и сам он застыл на месте, дивясь невиданному зрелищу. Из синего шара в момент хлопка вылетело что-то похожее на струю пыли, затем он вновь надулся и взмыл в небеса. И тут же в том месте, над которым выпустил он заряд пыли – да это никакая не пыль, а семена, понял Агил, – раздались истошные вопли. Они заставили гвардейцев очнуться, но прежде, чем те успели сдернуть закинутые за спину щиты или хотя бы броситься на землю, с отчетливым хлопком сжались еще три-четыре синих шара, и новые вопли разнеслись над болотом.
Агил вспомнил, что в семенах этих шаров содержится парализующий яд, подобный тому, которым поражают одифеи; рявкнув на замешкавшихся гвардейцев и срывая со спины щит, он бросился к принцессам – повалить на землю, прикрыть, спасти.
Шары хлопали, сжимались и, вновь разбухая, уносились в вышину; гвардейцы, заметные, благодаря форменным оранжевым плащам, из дальнего далека, падали в жухлую траву, а полусотник бежал и бежал и, как в кошмарном сне, никак не мог добежать до принцесс, которые, казалось, вовсе не замечали
