Чем больше узнавал он своих товарищей, тем сильнее к ним привязывался. Все реже вспоминалась ему родная деревня, разгромленная Белыми дьяволами, все бледнее становились образы родных, близких и друзей. Всех их заменили ему Мгал и Эмрик, люди из чужих, незнакомых племен, отличавшиеся от него не только верой, но и цветом кожи. Хотя вопрос о том, во что же они верят и верят ли вообще, Гиль до сих пор не решил для себя окончательно. Помнится, Му-Хао, проводив их длинным, но сравнительно безопасным путем до берегов Гатианы, спросил, перед тем как распрощаться, почему все трое чужаков, пришедших из Большого мира, не боятся смерти. На основании чего батракал сделал такой вывод, Гиль узнать не удосужился, хотя он-то смерти действительно не слишком боялся, потому что верил: если умрет достойно, как подобает воину, то попадет прямо в дивные селения Самаата. А о чем еще может мечтать мужчина, рожденный в племени барра? Так Гиль и сказал Му-Хао, и нечто подобное ожидал услышать от своих друзей, но услышал совсем иное.
«Бояться боли, процесса умирания естественно для человека. Но смерть – это переход в небытие, после которого остается только бесчувственный смердящий труп, не способный испытывать ни боли, ни жалости, ни горечи утраты. Бояться можно смерти близких, без которых этот мир опустеет, – сказал Эмрик, и лицо его дрогнуло. – Собственную же смерть человек даже не сможет осознать, так стоит ли ее бояться?»
«О-хой! Ни вера, ни безверие не превратят труса в храбреца и не сделают смельчака обладателем пугливого сердца, – согласился Му-Хао, покачав головой. – Тем не менее я хотел бы услышать и тебя, Мгал».
Северянин передвинулся по стволу сваленного ветром дерева, чтобы лицо его оказалось в тени, и неторопливо произнес: «Я видел множество людей, поклонявшихся самым разным богам, и полагаю, что, будь этих богов действительно так много, они едва ли смогли бы мирно уживаться между собой. Мой учитель, Менгер, верил в то, что существует Единый Всесильный Творец, являющий разным народам различные свои образы. Но что ему, Великому и Вечному, до судеб отдельных людей, жизнь которых для него не более чем для нас жизнь мотылька-однодневки? Он ткет ковер мироздания, преследуя одному ему ведомую цель, и мы служим лишь подсобным материалом для воплощения грандиозного замысла. Одним уготована маленькая роль, другим побольше, но еще до выхода в жизнь она уже предопределена характером, способностями, целым рядом сопутствующих обстоятельств. Однако то, что каждому из нас положено – малое или большое, – равно незначительно, когда мерилом является Вечность, и потому нет смысла бояться смерти, ждущей нас в положенном месте в урочный час».
Гиль помотал головой, отгоняя внезапно нахлынувшие на него воспоминания об этом странном разговоре. Впервые он осознал, что сблизило их, казалось бы совсем непохожих: именно неумение найти себе место в том огромном и пестром мире. Он не мог представить Мгала или Эмрика городскими стражниками, охотниками, караванщиками, земледельцами. То есть они могли стать ими на время, примерить при случае ту или иную маску, одежду, жизнь, но чужая личина, несмотря на все усилия, оставалась чужой. Они были другими, и поиски маячивших где-то за горизонтом сокровищ, которые, согласно легендам, должны были в положенное время осчастливить этот мир, подходили им больше всего. И в конце концов, им хорошо вместе, а цель придает смысл их странствию. Но можно ли разом осчастливить всех? Гиль в этом сильно сомневался. Мгал рассказывал, что Дети Горы делают счастливыми тех, кто остается в недрах Гангози, но сам же при этом выражал сомнение в том, что попавшие в Гору остаются прежними людьми. Белые дьяволы и Черные Маги тоже норовят осчастливить деревни, города, целые народы сообразно своим представлениям, однако не много находится желающих принять навязанное им «счастье»…
Сквозь просветы между деревьями Гиль увидел обрывистый берег реки и ускорил шаг. Маленький костерок, разведенный друзьями у основания мощного дерева, к которому привалились два больших валуна, был почти не виден – слабая струйка белесого дыма, поднявшись локтей на двадцать, терялась в кроне гиганта, венчавшего вершину пологого утеса. Поляна, отделявшая берег от джунглей, поросла густой травой, из которой кое-где поднимались замшелые каменные глыбы – остатки фундамента некогда стоявшего тут строения.
Судя по всему, место это, имевшее хороший обзор, использовалось изредка забредавшими сюда охотниками в качестве стоянки. Незамеченным подобраться из джунглей к костру не сумел бы ни один хищник, следов людей в лесу Гиль не обнаружил, и, стало быть, опасность могла прийти только со стороны реки. Вертикально обрывавшийся в воду утес не позволял плывшим по Гатиане разглядеть стоянку, но плот, оставленный друзьями чуть ниже по течению, вполне мог привлечь чье-либо внимание. За десять дней плавания на плоту, который то и дело приходилось перетаскивать через мели и пороги, им не попалось ни одного человека, однако чем ближе к Чилару, тем возможнее становилась встреча, и Гиль, уже не на шутку начавший беспокоиться, остановился на самом краю джунглей и, подражая пению красногрудки, издал негромкую переливчатую трель. Ответа не последовало.
Вытащив нож, чернокожий юноша перебежал к ближайшему камню, потерявшему из-за мха свою первоначальную форму, от него к другому и, не сомневаясь в том, что случилась беда, после короткого броска припал к теплому боку одного из привалившихся к дереву валунов.
– О, теперь я понимаю, почему Бергол так жаждал отделаться от тебя всеми правдами и неправдами! Погоня за тобой стоила жизни многим людям. Не шевелись! Попробуйте только двинуть пальцем, и я прикончу обоих! – донесся до Гиля звучный женский голос. – Мы не будем греться у вашего костра и не разделим с вами трапезу. Повторяю, нам нужно от вас только одно – кристалл Калиместиара!
– Прикончи их! Не о чем с ними говорить! – пророкотал низкий, полный злобы голос другой женщины.
Гиль пополз вправо, так, чтобы оказаться за спинами разъяренных женщин, и опасливо выглянул из-за края валуна. В говорившей низким глухим голосом он с изумлением узнал принцессу Чаг. Несмотря на то что одета она была в короткую плетеную юбочку, грубую меховую безрукавку и бесформенные сапоги, спутать ее крупную широкоплечую фигуру с чьей-то другой было нельзя, да и голос сразу показался юноше знакомым. Вторая, высокая и гибкая, женщина, стоявшая чуть ближе к реке и одетая в страшные лохмотья, которых постыдился бы исфатейский нищий, была, судя по разговору, младшей сестрой Чаг. Молодой охотник, застывший возле самого валуна, был Гилю незнаком.
– Прикончи их, или дай мне Жезл, я сделаю это с удовольствием! – кровожадно повторила Чаг, придвигаясь к Батигар.
– Клянусь таинствами Самаата, да ведь это Жезл Силы! – прошептал Гиль, заметив в руках отстранившейся от сестры Батигар так хорошо знакомый ему черный, похожий на изогнутую дубинку предмет. – Так вот почему Мгал и Эмрик, подпустив принцесс так близко, до сих пор не свернули им шеи!
Костяное, похожее на острогу копье, без сомнения позаимствованное молодым охотником у батракалов, не смутило бы юношу, но Жезл Силы – дело другое. Гиль прикинул расстояние до Батигар: шагов восемь- девять. К тому же на пути стояли охотник и Чаг. Если бы что-нибудь отвлекло их внимание, он бы рискнул… Юноша сбросил с плеча сумку и, не вполне доверяя своему умению метать нож, сунул его в ножны. Убивать Батигар ему решительно не хотелось. Он хорошо помнил, что благодаря ее, пусть даже и невольной, помощи им с Эмриком удалось вытащить Мгала из темницы Бергола. А для того, чтобы выбить ножом из
