которую он начал готовить вскоре после окончания Эколь Нормаль, уже шла речь. Интересно, что, хотя к моменту ее защиты Жорес пришел к социализму, он не изменил что-либо в старой работе. А ведь его философская диссертация была поэтической смесью идеализма и материализма, отражавшей его пантеистические убеждения.
«Странное впечатление производит на меня видимый мир, — писал Жорес в своей философской диссертации. — Я проникаюсь мало-помалу его жизнью, его цветами, его голосами, и я позволяю этим влияниям тихо проникать в меня. Постепенно мне начинает казаться, что жизнь всех вещей приходит в движение, чтобы вырваться из смутного состояния и вылиться в более определенное сознание. Уже дуб не довольствуется тем, что посылает мне могучий шум своих ветвей и листьев. Колеблющейся траве оврага уже недостаточно ласкать мои глаза своим мягким волнообразным движением. Дуб зовет теперь самую душу мою; он хотел бы, чтобы моя мысль вошла в него и придала больше смысла его смутной и рассеянной жизни; и поле, которое тихо-тихо шепчет при вечернем ветерке, желало бы, чтобы моя мечта смешалась с его мечтой и придала бы ей, сам не знаю какую, крылатую и легкую форму, которая позволяла бы ей подниматься все выше и выше. Все вещи страдают, видимо, от смутности своего состояния, и завидуют человеческому сознанию, самые мимолетные сны которого все же обладают осязательной формой».
Что это, как не стихи в прозе? Но они помогают понять особенности ума Жореса, наделенного исключительным воображением, поразительной чувствительностью, помогающими ему облекать любую, иногда самую абстрактную формулу в яркий поэтический образ. Идеи превращаются у Жореса в эстетические эмоции, захватывающие аудиторию точно так же, как часто художественное произведение захватывает силою и красотою образа, но отнюдь не логикой и глубиной аргументации. Эти качества очень ценны, однако не столько для мыслителя и ученого, сколько для оратора или поэта. Философская диссертация принесла Жоресу лавры докторской степени. Но она же показала, что тридцатитрехлетний профессор не очень близок к подлинно научному мировоззрению.
Вторая диссертация, «Об истоках немецкого социализма», по объему в пять раз меньше, но зато значительно интереснее. Жорес совершил поразительно смелый шаг, избрав в качестве ее темы социализм. Ведь в университетских кругах социалистическое учение воспринималось как нечто дикое, шокирующее. Любая защита социализма воспринималась ученым миром как бред сумасшедшего.
Жорес написал свою работу на латинском языке. Он объяснял это тем, что латынь единственный всеобщий язык, который поэтому соответствует всечеловеческому характеру социализма. Латынь была языком первоначального христианства, на этом языке древние сформулировали нормы морали и права. Жорес упустил, правда, то, что латынь знали только люди, очень далекие от реального социалистического движения, — ученые и служители католической церкви. Но ведь он всю жизнь будет пытаться распространять социалистическое учение как можно более широко.
Эти благие намерения не могут скрыть того факта, что тогдашняя социалистическая доктрина Жореса далека от марксистской теории научного социализма. Правда, он в основном правильно изложил эту теорию в своей работе, но отметил, что она служит лишь частной и переходной формой социализма, что он намерен идти дальше таких представителей марксизма, как, например, Бебель. И он действительно пошел так далеко, что оказался в весьма странной компании. Лютера и Канта очень трудно представить основоположниками социалистического учения, как, впрочем Фихте и Гегеля. Чтобы все же доказать это, Жорес прибегает к весьма неубедительным умозрительным конструкциям, а проще говоря, к натяжкам.
Жорес еще плохо знал Маркса, поскольку он писал, что социализм лишь временно, тактически выступает в облике материалистического учения, призванного обнажить неприглядную и тяжелую действительность, чтобы вовлечь массы в борьбу. «Но в своих сокровенных глубинах, — писал Жорес, — социализм выражает веяния немецкого идеализма».
Жорес взял только один из действительных источников марксизма и забыл, что он вырос также из английской классической политэкономии и французского утопического социализма. Марксизм, который Жорес рассматривал в качестве «немецкого социализма», казался ему слишком оторванным от всей истории человеческой мысли, от гуманизма, от сокровищ мировой культуры. Недостаточное знакомство с произведениями Маркса и Энгельса не позволяло ему понять, что марксизм является синтезом всех знаний, накопленных человечеством.
Тогдашний социализм Жореса можно назвать лирическим. Это некая земная аналогия идеального царства божьего, утопическая идиллия, основанная лишь на нравственных идеалах. «При лунном свете» — так называлась статья, в которой Жорес в октябре 1890 года описывал свой социалистический идеал:
«Когда социализм восторжествует, когда период согласия сменит период борьбы, когда все люди будут обладать своей долей собственности в общем капитале человечества и своей долей инициативы и воли в его гигантской деятельности, тогда все они будут испытывать полноту гордости и радости; в самом скромном ручном труде они будут чувствовать себя сотрудниками всемирной цивилизации; и этот труд, ставший более благородно братским, они организуют таким образом, чтобы оставить себе несколько часов отдыха для размышления и ощущения жизни…
Они скоро почувствуют, что вселенная, из которой возникло человечество, не может быть в своем существе грубой и слепой, что повсюду присутствует ум, повсюду душа и что само мироздание является лишь гигантским и смутным стремлением к порядку, красоте, свободе и добру. Да, другим взором и другим сердцем они будут смотреть не только на людей, своих братьев, но и на землю и небо, на скалу, на дерево, на животное, цветок и звезду…»
Все это очень благородно и красиво, хотя социализм предстает в конечном счете лишь как путь для приобретения идеалистически-эстетического воззрения на окружающий мир. Конечно, здесь нет и тени того монолитного научного фундамента, на котором построено учение марксизма. Правда, Жоресом владеет искреннее желание принести людям благо, свободу, радость. Эти слова постоянно ассоциируются у него с социализмом. К счастью, мечты, иллюзии все более тесно переплетаются у него с непримиримой критикой буржуазного общества, с решительным стремлением к его преобразованию, с пылким желанием бороться за торжество своего социалистического идеала.
Депутат Кармо
Директор шахт в Кармо Юмбло еще никогда не видел своего патрона, маркиза Луи де Солажа в такой ярости. Постоянно красноватое от вина лицо маркиза на этот раз приобрело цвет спелого помидора. Кавалер ордена мальтийских рыцарей, депутат палаты, один из столпов парламентской правой, неограниченный хозяин судеб тысяч рабочих, перед которым трепетали местные духовные и светские власти, потерял самообладание из-за простого слесаря, работавшего на его шахте!
— До чего мы дожили! — ревел взбешенный маркиз, выслушав доклад директора об истории с Жан- Батистом Кальвиньяком. Этот рабочий еще раньше попортил маркизу немало крови; три месяца назад он был избран мэром Кармо вопреки всем усилиям людей маркиза, не сумевших, как обычно, провести на пост мэра своего человека. Но мэру необходимо работать в мэрии, и г-н Юмбло докладывал, что несколько раз Кальвиньяку разрешали оставлять работу в шахте. Но этого ему оказалось мало. Только что делегация профсоюзной палаты потребовала от администрации, чтобы Кальвиньяк получил право отлучаться с работы три-четыре раза в неделю в то время, которое «господин мэр» сочтет удобным, для выполнения своих обязанностей.
— Почему я должен платить рабочему, если он не работает? — кричал маркиз. — Чтобы быть мэром, надо иметь ренту, черт возьми! Уволить…
Охваченный возмущением маркиз явно потерял ориентировку и не подумал о возможных последствиях. Ведь еще три года назад шахтеры Кармо были так послушны: они провалили на выборах Жореса, который явно становился социалистом. Но за последний год рабочих словно подменили. Трижды они вступали в конфликт с администрацией. Профсоюз шахтеров, возглавляемый тем же Кальвиньяком, вел себя очень решительно, а рабочие дружно его поддерживали. Только 80 человек из 2800 шахтеров Кармо побоялись голосовать за своего, рабочего мэра. Рабочие стекольного завода, строители также создали синдикаты. В Кармо появился крайне раздражавший маркиза кружок по изучению социализма, в который входило 250 человек. Социалистическую заразу занесли в вотчину Солажа и его тестя барона Рея
