Нет, господа, правда заключается в том, что это движение исходит из самой глубины вещей, что оно вытекает из бесчисленных страданий, которые до сих пор не были ясно выражены, но которые нашли сейчас в освободительной формуле свой центр объединения. Правда состоит в том, что в самой Франции, в нашей республиканской Франции социалистическое движение исходит одновременно из республики, которую вы основали, и из экономического строя, который развивается в стране в течение полувека.
Вы основали республику, и это делает вам честь. Но этим самым вы установили между строем политическим и строем экономическим в нашей стране невыносимое противоречие. В сфере политической нация суверенна, и она сломала все олигархии прошлого. В сфере же экономической она подчинена многим из этих олигархий…
Да, конечно, при помощи всеобщего избирательного права, национального суверенитета, которые находят свое высшее логическое выражение в республике, вы создали из всех граждан, в том числе и людей наемного труда, собрание королей. От них, от их суверенной воли исходит законы и правительство; они отзывают, они меняют своих уполномоченных, законодателей и министров. Однако в то самое время, как трудящийся суверенен в политической области, в области экономической он низведен к какому-то рабству…
Он жертва всех случайностей, всех тягот и в любой момент может быть выброшен на улицу; всякий раз, когда он захочет использовать свое легальное право на коалицию для защиты своей заработной платы, он может убедиться, как коалиция крупных горнопромышленных компаний отказывает ему во всяком труде, во всякой плате, в самом его существовании. И в то время как трудящимся не приходится больше в политической области оплачивать цивильный лист в несколько миллионов для королей, которых вы лишили трона, они принуждены вычитать из своего труда оплату цивильного листа в несколько миллиардов, чтобы вознаграждать праздные олигархии, которые являются господами национального труда.
И вот именно потому, что социализм оказывается единственно способным разрешить это основное противоречие современного общества, именно потому, что социализм объявляет, что политическая республика должна привести к республике социальной, именно потому, что он хочет, чтобы республика была утверждена в мастерской точно так же, как она утверждена здесь, именно потому, что он хочет, чтобы нация была суверенна в экономической сфере для уничтожения привилегий праздного капитализма, подобно тому, как она суверенна в сфере политической, — именно потому социализм и исходит из республиканского движения.
Это республика — великий подстрекатель, это республика — великий вожак, отдайте же ее в руки ваших жандармов!
Если бы Жорес говорил свою речь так, как она здесь кратко воспроизведена! В действительности палата депутатов кипит, неистовствует. Его непрерывно перебивают: друзья — бурными аплодисментами, враги — злобными криками. Иногда он не реагирует на возгласы, как бы не замечая их. Но горе тому, чей неосторожный возглас дает Жоресу новый аргумент или довод: он немедленно отвечает противнику и морально убивает его на месте, не обрывая в то же время нити своих рассуждений. В этой речи проявляется одна характерная особенность парламентского красноречия Жореса. Он исходит из посылок, привычных для большинства слушателей. Он говорит, как буржуазия свергла королей, установила республику, развивала ее демократические институты: ввела всеобщее избирательное право, светское народное образование. Он даже воздает должное буржуазии. И ее представители невольно, машинально начинают уже соглашаться с оратором. Но вдруг, захваченная врасплох, аудитория замечает, что логика Жореса, исходя из этих привычных для нее предпосылок, оперируя привычной буржуазной политической терминологией, ставит ее лицом к лицу с ненавистными социалистическими, революционными выводами! Логичность сочетается у Жореса со страстной искренностью. Изложение строго последовательно, но оно оживляется иронией, яркими образами, красочным, богатым, отточенным французским языком, которым Жорес владел виртуозно. И, несмотря на глухой, несколько монотонный голос, никто не устает его слушать, внимание ни у кого не ослабевает. Доказав одну мысль, Жорес закладывает в нее какое-то интригующее зерно, которое побуждает слушателя ожидать с нетерпением дальнейшего изложения. Однако послушаем продолжение речи Жореса, звучавшей 21 ноября 1893 года.
— А затем вы издали законы о народном образовании. Как же вы хотите, чтобы с этих пор к политическому освобождению не присоединилось бы стремление к социальному освобождению, если вы сами подготовили и узаконили их духовное освобождение? Ибо вы хотели также, чтобы оно было светским, и вы хорошо сделали… Тем самым вы привели народное воспитание в гармонию с итогами современного мышления, вы окончательно вырвали народ из-под опеки церкви и догмы; вы порвали нити наивности, привычки, традиции и рутины, которые продолжали еще существовать.
Но чего вы этим добились? О, я хорошо знаю, то было лишь привычкой, а не верой, что продолжало еще жить во множестве душ; но эта привычка была по крайней мере для некоторых успокаивающим и утешающим средством. И вот вы прервали ту старую песнь, которая убаюкивала человеческое горе, и оно проснулось вновь с криками, оно встало перед вами, и оно требует сегодня своего места, своего большого места под солнцем вселенной, единственным, которого вы еще не запачкали.
Подобно тому как земля теряет ночью часть теплоты, которая накопляется в ней за день, подобно этому часть народной энергии рассеивалась путем выражения религиозных чувств в бездонной пустоте пространства.
Однако вы прикрыли эту религиозную отдушину и таким образом сконцентрировали в непосредственных требованиях, в требованиях социальных весь огонь мысли, все пламенные желания. Это вы подняли революционную температуру пролетариата, и если вы сегодня ужасаетесь, то знайте, вы ужасаетесь вашему же собственному творению!
Жорес закончил свою речь, зачитав проект резолюции: «Палата, убежденная, что правительство не может бороться с социализмом, не отказываясь от республиканских принципов и решительно осуждая провокационную и реакционную политику правительства, переходит к порядку дня». Принятие этой резолюции, встреченной, как и вся речь Жореса, бурным одобрением социалистов и многих радикалов, означало бы свержение правительства Дюпюи. Однако еще до того, как она была поставлена на голосование, когда дебаты еще продолжались, не достигая, впрочем, того высочайшего политического накала, какой наблюдался в момент выступления Жореса, прошел слух, что некоторые министры вышли из кабинета. 26 ноября кабинет Шарля Дюпюи, поставивший своей главной целью борьбу с социализмом, подал в отставку. Это было первое правительство, сокрушенное Жоресом. Его речи не только убеждали, просвещали и волновали; они действовали в качестве мощного оружия политической борьбы.
С этого времени Жорес начинает играть крупную роль во французской политической жизни. Он, простой депутат крайней оппозиционной партии, приобретает влияние, перед которым трепещут маститые политические деятели буржуазии. Одной силой своего таланта, убежденности, честности он завоевывает огромный авторитет. Жорес становится постепенно опаснейшим врагом буржуазии. Этот добродушный, покладистый, мягкий, снисходительный человек преображается в политических схватках в беспощадного бойца, без колебаний наносящего противнику безжалостные и меткие удары. И хотя, несмотря на все свои успехи, социализм все еще относительно слаб, хотя реакция ведет одну за другой кампании против него, благодаря Жоресу они приобретали характер пирровых побед для господствующего класса. Блестящий пример тому деятельность Жореса в процессе анархистского кризиса.
…9 декабря 1893 года шло обычное, довольно сонное заседание палаты депутатов. Председательствовал Шарль Дюпюи, который после падения его кабинета занял этот пост, а бывший председатель палаты Казимир-Перье стал премьером. Правление оппортунистов продолжалось. Правда, теперь они именуются прогрессистами, видимо, потому, что становились все реакционнее. Внезапно монотонный ровный гул разговоров и негромкая речь оратора прерываются страшным грохотом и палата озаряется яркой вспышкой динамитного взрыва.
Депутаты вскакивают со своих мест и, сталкиваясь друг с другом, в дикой панике устремляются вон из зала. Многие, правда, предпочли забраться под пюпитры и сидели там, скорчившись в три погибели, более получаса. Потом дым рассеялся, шум затих, депутаты начали возвращаться в зал и вылезать из-под своих пюпитров. Пострадал из них только один, аббат Лемир, которого поцарапало взрывом. Присутствие духа сохранил лишь председатель Шарль Дюпюи. Он не тронулся с места и, когда депутаты вернулись в зал, произнес фразу, сделавшую его знаменитым:
— Заседание продолжается.
