Конечно, он совершенно не согласен со словами Вайяна о том, что никогда ни один член партии не может принять министерский пост и в какой-либо форме участвовать в буржуазном правительстве. У него есть достаточно убедительных доводов против этой доктринерской точки зрения.
Но, увы, Жоресу трудно, даже невозможно возразить что-либо на беспощадную критику последствий казуса Мильерана, с которой выступил Жюль Гэд.
— Голос министра-социалиста, — говорил Гэд, — может быть только голосом человека, вопиющего в капиталистической пустыне. Вальдек взял Мильерана лишь в качестве заложника. Оп хочет помешать революционерам стрелять по нему, по Вальдеку, поскольку они будут опасаться ранить… Кого? Социалиста Мильерана!
Но у Гэда были очень слабые места в стене его аргументов. Он по-прежнему не выдвигал конкретных тактических планов, ограничиваясь общими, абстрактными революционными формулами.
Наконец, сам Гэд нес изрядную долю ответственности за возникновение мильеранизма. С исключительным ехидством эту сторону дела ловко показал Бриан. Он перечислил серию уступок гэдистов явному оппортунизму, против которого они выступали теперь со столь искренним негодованием.
— Если мы, — говорил Бриан, — скатились по наклонной плоскости до точки, у которой мы теперь находимся, то это произошло потому, что вы сами позаботились сделать эту плоскость более скользкой.
Обстановка на конгрессе становилась все более тяжелой. Делегаты обменивались резкими, подчас оскорбительными репликами. В зале Жапи царила атмосфера напряженной озлобленности…
И вот в один из таких моментов в зал вошла делегация рабочих департамента Нор. Рабочие шли тесной колонной с красным знаменем впереди. Они громко пели «Интернационал», который многие делегаты слышали впервые. Единый порыв поднял всех на ноги. Взволнованные, потрясенные, многие со слезами на глазах, слушали они этот великий голос самой пролетарской революции — «Интернационал», ставший с этого момента гимном французских социалистов, а затем и коммунистов всего мира…
Съезд заседал шесть дней, И сторонники Жореса и даже гэдисты при всей их непримиримости и резкости знали, каким ударом для рабочего класса Франции будет разрыв. Жорес напряженно искал возможность соглашения, какой-то общей платформы. Казалось, что ее невозможно найти, столь различны были позиции. Наконец Жорес нашел блестящий тактический ход. В комиссии по составлению резолюции Жорес предложил взять за основу текст решения, принятого на недавнем конгрессе в Эперне. Гэд оказался пленником резолюции, которую он сам рекомендовал своей партии.
Вот текст, предложенный конгрессу: «Допуская, что в исключительных обстоятельствах партия может рассмотреть вопрос об участии социалиста в буржуазном правительстве, социалистический конгресс заявляет, что при современном состоянии капиталистического общества и социализма во Франции и за ее пределами все силы партии должны быть направлены к завоеванию в коммуне, департаменте и государстве только выборных должностей; выборные органы находятся в зависимости от пролетариата, организованного в классовую партию, и, завоевывая в них места собственными силами, партия начинает законным и мирным путем политическую экспроприацию капиталистического класса, которая закончится революцией».
Гэд обещал присоединиться к большинству. В редакционной комиссии в него вошли и все гэдисты. Но он решил тоже сделать ловкий тактический ход, который привел к очень шумному недоразумению, а точнее, к скандалу. Внезапно он объявил, что будет голосовать за непримиримую позицию бланкистского меньшинства:
«Никто из членов партии не может, не будучи исключенным из партии, принять министерский пост или участвовать в каком-либо виде в центральных органах власти буржуазного государства».
Жорес словно взорвался. Он бросился па трибуну:
— Гэд, вы совершаете акт нелояльности! Гэд! Жюль! Это же измена! Вы обязаны говорить от имени вашей партии! Гэд! Это же измена, измена!
Поднимаются сильный шум, крики. Раздаются возгласы: «Да здравствует Жорес!» Гэдиеты бросаются на штурм трибуны. А Жорес, покрасневший, покрывшийся потом, отчаявшийся, идет к Гэду, повторяя на ходу дрожащим голосом:
— Гэд, я заклинаю вас восстановить честь вашей партии! Гэд! Жюль! Честь!
Гэд сохраняет невозмутимость. Среди сильного шума слышны лишь отдельные слова Жореса, пытающегося перекричать всех:
— Гэд! Я вас зову сюда… Гэд… Идите сюда… Это измена… Вы оглохли, честное слово. Вы подлый человек… Гэд. Вы обесчещены… Гэд, вы нарушили слово… Гэд… Это вероломство.
Сильный шум, крики, перебранка продолжались полчаса. Делегаты вскакивали на столы, размахивали красными флагами и кричали: «Позор Гэду!», «Да здравствует Жорес!», «Долой Жореса!», «Да здравствует Жюль Гэд!» Свист, крики, аплодисменты — все смешалось. Некоторые делегаты уже грозили друг другу кулаками.
Внезапно кто-то поднял плакат с надписью: «Единство!» Председатель мелом на доске написал, что объявляется перерыв.
После перерыва все успокоились. Гэд и Жорес выступили с объяснениями. На голосование поставили вопрос Гэда: допускает ли принцип классовой борьбы участие социалиста в буржуазном правительстве. 818 голосов было подано против участия, 643 — за. Затем голосовали за резолюцию, которую одобрили 1140 голосами против 240 бланкистов. Таким образом, гэдисты, по существу, голосовали, первый раз за одно, а второй раз — за нечто противоположное.
А потом достигли того, что казалось просто немыслимым. Конгресс провозгласил создание единой французской социалистической партии, куда должны были войти все социалистические, организации, сохраняя свою автономию. Общий Генеральный комитет должен решать общие вопросы, контролировать печать и единую социалистическую парламентскую группу.
Конгресс закончился торжественной церемонней. Пригласили бывших членов Коммуны. Дружно пели «Интернационал». Жорес держал за руку Гэда, Гэд не отпускал руку Жореса.
Жорес был искренне счастлив. Он писал об итогах конгресса: «Пролетариат Франции и всего мира с радостью узнает, что союз всех социалистов не только провозглашен, но и организован». Жорес радовался единству. Гэд торжествовал победу своей партии, которая, как он писал, одержала полную победу по всем пунктам. В Центральном комитете, говорил Гэд, «мы будем в большинстве», и ему «будут подчинены все социалистические депутаты и газеты».
Ошибались они оба.
Конечно, со стороны могло показаться, что распри социалистов не столь уж существенны: ведь конечная цель у Жореса и у Гэда одна и та же. В этом отношении буржуазия не заблуждалась. Ее журнал «Иллюстрасьон» так комментировал итоги конгресса: «Когда социалисты сегодня спорят между собой, то речь идет исключительно о том, под каким соусом они съедят буржуазию. Одни склоняются к бульону, подслащенному оппортунизмом, другие предпочитают поджарить ее на вертеле».
Но пока социалисты никак не могли сообща даже развести огонь. Медовый месяц социалистического единства продолжался меньше обыкновенного месяца. Если страсти вокруг дела Дрейфуса несколько приутихли, то страсти среди социалистов из-за дела Мильерана стали особенно бурными после объединительного съезда. Как тяжело приходилось в это время Жоресу! Казус превратился в болото, которое засасывало его все глубже, а отчаянные усилия добраться до твердой почвы лишь быстрее погружали его в трясину. Раньше Жореса называли оптимистом. Теперь его зовут все чаще оппортунистом. И не без основания.
Правительство Вальдека, которое по-прежнему украшает своим присутствием социалист Мильеран, относилось к рабочим еще хуже, чем привычные кабинеты умеренных. В рабочих стреляли на Мартинике, в Шалоне и в других местах. Правительство подло обмануло забастовщиков Крезо. Каждый из этих позорных эпизодов обсуждался в палате. И социалисты-депутаты — а большинство их было министериалистами — голосовали за правительство. Иначе правые свергли бы кабинет. Социалистические депутаты поддерживала его, надеясь на пресловутые социальные планы Мильерана. В крайне неприглядном виде представал социализм в глазах французских рабочих. А поскольку Жорес превратился в ширму, за которой прятались Мильеран и ему подобные карьеристы и проходимцы, вся грязь летела в него! Ведь ему приходилось выступать главным защитником Мильерана.
Разумеется, никакие резолюции о единстве не могли заставить Вайяна и Гэда разделить участь Жореса. Более того, они охотно пользовались тем, что пребывание Мильерана в кабинете Вальдека давало
