— Колдунова этого не Венькой зовут?
— Да, Вениамин Аркадьевич…
— Слушай, я ведь и Колдунова пацаном помню! — воскликнул Прозоров. — И думаю, если надо, смогу…
— Они, Иван, крепко тут все взяли, — не слушая собеседника, продолжал Андрей. — Все в их когтях, не вырвешься. В Новоселках фермера спалили в прошлом году вместе с семьей. Мы с ним пасеку затевали, планы строили… Говорил я ему, не езди в милицию жаловаться, не послушал… Мне, сейчас что главное? Потянуть время и смотаться тихо. Как ехал сюда, видел сруб обгорелый?
— Ну…
— Кузню мне спалили неделю назад. Так что не вздумай влезать во все это. Против системы не попрешь. Колдунова он пацаном знал! Ха! Другое время, брат, другое… И люди другие… Ты когда уезжаешь?
— Прогоняешь?
— Честно тебе скажу: нехорошо здесь. Ты уж не обижайся, а лучше тебе не задерживаться. Не дай Бог, что… Идем в хату пока, перекусим.
Вслед за Андреем Прозоров поднялся на крыльцо, со скрипом отворилась тяжелая дверь, обитая изнутри войлоком, и они оказались в просторных полутемных сенях. Сени были загромождены какими-то бочками, груда досок лежала у дальней стены, углы тесно заставили чугуны и мешки. Пахло чем-то кислым, перебродившим…
Прозоров, выставив руки, на ощупь продвигался вслед за братом и все-таки больно ударился бедром обо что-то острое, металлическое…
— Осторожно, тут сундук, — запоздало предупредил Андрей, открывая дверь в комнату. — Кованый, старинная вещь…
— Я понял, — сказал Прозоров, потирая ушибленное бедро.
Стол был уже накрыт. Накрыт по-деревенски просто: фаянсовые тарелки, а в них — соленые огурцы, помидоры, квашеная капуста, зелень, тонко нарезанное сало. Посередине стола графинчик с водкой. На газовой плите скворчала в сковородке яичница.
Выпили по рюмке водки, по второй, но разговор не ладился, все чаще стали возникать неловкие паузы…
— Вот что, — сказал наконец Прозоров. — Ты, брат, не обижайся, я устал с дороги, отведи-ка меня на сеновал. А уж завтра поговорим подробнее. Я с утра в город съезжу, поброжу по памятным местам, а вечерком вернусь и потолкуем как следует…
На данное предложение Андрей откликнулся с готовностью — ему и самому тяжко было поддерживать вымученную беседу с внезапным гостем.
Прошли на сумрачный сеновал.
Оставшись один, Прозоров подмял под спину сено, лег и сладко потянулся. Было тихо и покойно. Сквозь щелочку в кровле косо падал тонкий луч солнца и было видно, как плавно кружатся в этом луче редкие золотые пылинки. И снова далекие полузабытые образы стали оживать в его памяти. Чухлый, Колдунов… Лица этих подростков предстали перед ним неожиданно ярко и резко… Да, вот они все вместе… Когда же это было?
В тот день дядька Жорж до позднего вечера пилил с Иваном дрова у сарая. Дрова были ворованные — украденные из воинской части половые доски, а потому нужно было срочно их распилить и сложить в сарае, подальше от посторонних глаз.
С утра сеял противный мелкий дождь, ветер застуживал щеки и пальцы, доски были мокрыми, дергались под пилой, заклинивали. Сырые опилки набивались Ивану в рукав телогрейки.
Дядька торопился и нервничал:
— Ты-от, локоть не топырь, не коси пилу… Ты пили, как дышишь — на себя, на себя, на себя…
— Так часто только пес дышит, — огрызался Иван. — Ты сам, между прочим, все время закашиваешь…
— Ты, главное, тяни и отпускай, тяни и отпускай. Не надо на меня пилу толкать…
— Да не толкаю я пилу на тебя! — Иван разозлился и выпустил ручку. — Как будто в первый раз пилю! Сейчас брошу к едрене фене, и сиди тут со своими ворованными дровами! Ворюга…
— Я те брошу, я те брошу! — взволновался дядька и оглянулся кругом. — Оно ворованное — пока на улице, а как в дом внес, все, баста! Закон социализма. Маркса-то читал в училище? Чему вас только учат, олухов! Давай-давай, пили…
Прозоров нехотя взялся за работу. Некоторое время пилили молча, дядька исподлобья поглядывал на Ивана, неодобрительно покашливал, качал головой. Прозоров делал вид, что не замечает этих укоризненных взглядов.
— Эх, в Сибирь бы тебя! На лесоповал, на комсомольскую стройку! — с мрачной мечтательностью протянул дядька, когда они допиливали последнюю доску. — Там бы тебя научили уму-разуму…
— Сам туда поезжай, “кусок”! — снова огрызнулся Прозоров и в этот миг голос со двора позвал:
— Вань, поди на минуту, что скажу!
Голос принадлежал Ирке, подружке Ольги, — худой и сутулой девице с рябоватым плоским лицом и со скошенными к переносице зрачками.
Надо заметить, что при всякой красивой и статной девушке обязательно заводится такая вот невзрачная задушевная особа — сплетница и насмешница. Конечно, она завидует успеху подруги, однако в дальнейшем случается так, что, несмотря на всю свою непривлекательность, дурнушка устраивает личную жизнь порою куда прочнее и удачливее, нежели красавица.
В интонации Ирки проскользнуло нечто такое, отчего у Прозорова дрогнуло и замерло сердце.
— Иди-иди, черт с тобой, — кивнул дядька. — Я уж сам сложу, все равно пользы от тебя… Пшла, падла! — замахнулся он куском доски на сутуло сидевшую поодаль ворону…
Иван двинулся навстречу гостье, стараясь выглядеть предельно равнодушным. Даже в сумерках было видно, что по лицу Ирки гуляет странная глумливая ухмылка.
— Привет, — сказал он хмуро. — Чего приперлась?
— Ольга велела передать тебе кон-фин-ден-циально… — Ирка поглядела на окна веранды и продолжила, отвернувшись: — Завтра вы встретитесь с ней возле дома Поэта, под липой. В девять часов вечера.
— А что стряслось? — не поверил Прозоров. — То две недели носу не кажет, а то вдруг…
— Я все сказала, ни слова больше! — перебила Ирка, приложив палец к губам и скосив глаза.
— Ир, перестань, — поморщился Иван досадливо. — Что за крутеж…
— Ладно, от себя добавлю, — торжественно изрекла она. — Я догадываюсь, куда она тебя заманить хочет. Ей Гордеевы ключи от дома оставили, велели сторожить по ночам хозяйство. Одна боится. Вот она тебя, скорее всего, хочет…
Прозоров повернулся и молча пошагал к веранде.
— Сынок, ужин через двадцать минут, — ласково и виновато сказала мать. — Керосин в керогазе кончился, вот я и припозднилась…
— Я не буду есть, мам, — тихо ответил Иван, чувствуя сухость во рту. — Я воды попью…
— Ну как же, сынок, ты же с утра ничего не ел…
— Ладно, скоро дядя Жорж придет, я с ним… — Прозоров жадно припал к кружке с водой. — Только мне немного…
— Ну, хорошо. Ты бледный какой-то, Вань… Плохо тебе?
— Да нет. Так. Дрова пилили, — неопределенно ответил Прозоров и пошел в свою комнату переодеваться.
Сел на кровать и — застыл без движения. Громко тикал будильник, шуршала от залетающего в форточку ветерка легкая занавеска.
“Завтра в девять, — думал Прозоров. — Ровно сутки…”
За окном было уже совсем черно. Хлопнула входная дверь, с веранды послышался невнятный, но бодрый голос дядьки, застучали его сапоги, загремел умывальник. Прозоров встрепенулся, быстро сбросил с себя мокрую телогрейку, переоделся в домашнее.
