одной поклевки, ни единой… Весь день косо летел сырой снег, порывами задувал на озере пронизывающий ветер, и как ни горбился, как ни кутался в телогрейку, как ни запахивался в брезентовый плащ Лев Евгеньевич, никакого спасения не было. И в конце концов его основательно продуло коварными зимними ветрами. Однако в азарте высиживания над заветной лункой пусть и в бесплодном ожидании поклевки, никаких признаков надвигающейся опасности он не ощущал.
Но уже возвращаясь в город, едва войдя в переполненный вагон, почувствовал он внезапный озноб и слабость в ногах, а потому сразу же присел на свой рыбацкий ящик и плотнее закутался в сырой непромокаемый плащ. Однако и в натопленном вагоне так и не сумел согреться. Яркий свет немилосердно резал глаза, окружающие пассажиры виделись в каком-то радужном мареве, но особенно досаждали однообразные реплики и вздорные споры хмельных картежников, которые играли в бесконечного “дурака” на лавочке напротив Льва Евгеньевича.
Он то и дело впадал едва ли не в беспамятство, и тогда окружающее заволакивалось сияющим туманом, смутно шевелились серебристые тени людей, а Злобин представлял горячую ванну с обильной душистой пеной, дымящуюся чашку горячего свежезаваренного чая (водку он не пил принципиально), и на лице его начинала блуждать слабая улыбка. Однако именно в этот утешительный миг очередной пьяный возглас с соседней скамейки возвращал его в томительную неуютную реальность.
— Убери бубу, гад!..
— Буба козырь…
— В прошлый раз буба была. Убери бубу!..
Лев Евгеньевич хмурил брови, с ненавистью суживал глаза, пытаясь разглядеть играющих, но те виделись хоть и явно, но неотчетливо, как бывает на экране, когда сбивается фокус в проекторе…
Волнами по телу Льва Евгеньевича проходила мелкая противная дрожь, он чувствовал, как взмокли его волосы под шапкой-ушанкой. Незаметно он снова впадал в полузабытье, снова мерещилась ему горячая ванна, бу-бу-бу-бу…
Поезд, казалось, едва тянулся, но, когда приехали в Черногорск, что Злобин уяснил по тому, как всё вокруг дружно зашевелилось, загомонило, заслонило свет, затолпилось в проходах, так вот, когда приехали в Черногорск, эти полчаса дороги показались ему задним числом не длиннее двух минут.
В автобусе, провонявшим солярочным угаром, он наконец немного согрелся, и ему категорически не хотелось подниматься с насиженного места, когда объявили его остановку. Теперь он находился в двух шагах от цели, — предстояло всего лишь перейти мост через речку, а сразу же за мостом стоял дом, в котором он уже десять лет проживал со своей женой, которую давно уже не любил и из-за которой, собственно говоря, увлекся рыбалкой, чтобы хоть изредка, но не видеть ее лица.
В этот вечер жены не было дома, и когда Лев Евгеньевич вышел из автобуса на улицу и вспомнил о том, что жена его на выходные уехала в деревню к матери, лицо его немного прояснилось, но тотчас снова нахмурилось под порывом свирепого косого ветра, ударившего по глазам колючим рассыпчатым снежком.
“До понедельника она у тещи, — подумал Лев Евгеньевич. — Великолепно! А если и приболею, обойдусь сам. Ванну набрать нетрудно, чай заварить не проблема. Пельмени есть… Арбидол в аптечке на кухне. На фиг, спрашивается, человеку жена?”
Он вздохнул, поправил ремень рыбацкого ящика и направился к мосту бодрым шагом. Как ни странно, но на улице ему стало намного лучше, чем в электричке и в автобусе. Празднично горели фонари, в кругу света словно мошкара толклись снежинки.
“Согреюсь в ванне, попью чайку, — и в теплую постель. Вернее, сперва в постель, подобью подушки, чаю с малиной на ночной столик, телевизор включу…”
Бедный Лев Евгеньевич еще не знал, что напрасно радуется отсутствию жены. Дело в том, что буквально через пять минут, подойдя к стальной двери, ведущей в квартиру, он с ужасом обнаружит пропажу ключей.
Но это ждало его впереди, а пока он, в счастливом неведении собственного будущего, заслонясь плечом от колючего ветра, упорно продвигался к заветному дому, который, сияя сквозь вьюгу и тьму уютными огнями окон, приближался к нему как “Титаник”.
Велико будет горе Злобина, когда обнаружит он пропажу ключей от квартиры, но всегда найдется в мире человек, у которого горе гораздо больше и серьезнее твоего. И такой человек жил именно в этом доме, и звали этого человека — Виктор Верещагин. А горе его состояло в том, что, возвратившись накануне утром домой, он застал квартиру свою пустой. Не было в ней ни жены, ни детей… Но и это не все.
— Ерунда какая-то, — пробормотал Верещагин, обойдя все комнаты. — Хотя бы записку оставили… Все исчезают. Но это даже и к лучшему. И этот Прозоров куда-то пропал без следа и слова… Работничек, тоже мне! Хорошо, что не взял ничего, а может, и взял, нас подпоив, недаром пять иномарок к “Скоксу” подкатило, и мордатые эти — ох, озабочены чем-то были… Сразу по всем кабинетам — шасть! Эх, недаром!
Верещагин находился еще в состоянии не совсем адекватном реальности, голова его трещала после ночной попойки. Дав себе слово бросить пить, он с колотящимся сердцем вскрыл бачок унитаза, достал оттуда припрятанную чекушку водки и тут же, не сходя с места, с отвращением приложился к горлышку. Промучившись несколько минут в преодолении желудочных судорог и, допив после этого остаток уже на кухне, отправился в спальню и завалился в постель.
Когда он проснулся, дом его по-прежнему был пуст. Теперь он встревожился по-настоящему, поняв, наконец, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Деваться его семье было, в общем-то, некуда, никаких родственников в городе не существовало, и если даже жена и дети отправились бы погулять или в гости к знакомым, то к этому вечернему часу непременно должны были или вернуться, или, по крайней мере, позвонить… Часа два провел он в бесплодных попытках подыскать событию хоть какое-нибудь объяснение, затем оделся и отправился в ближайшее отделение милиции. Там заявление его выслушали довольно равнодушно.
— Ничего из ряда вон тут нет, — объяснил усталый дежурный. — У нас тут каждую неделю кто-нибудь пропадает. Обстановочка в городе, сам знаешь… Ну ладно, напиши заявление, а там видно будет… Чем можем — поможем…
И по тону дежурного Верещагин понял, что это самое “чем можем” практически равняется нулю.
Верещагин дрожащей рукой написал заявление и спросил, чувствуя, как тревога все больше овладевает всем его существом:
— А кто-нибудь еще есть… ну, кто занимается похищениями? Какая-нибудь еще организация… КГБ… Я слышал какой-то РУБОП еще есть…
— Есть, да что толку… Такие же люди… Сходи, если хочешь.
Верещагин взял такси и отправился в Черногорский РУБОП.
В дежурной части находились двое в милицейской форме и один — в штатском. На сей раз выслушали Верещагина более внимательно, а подвижный человек в партикулярном костюме расспросил Виктора и о месте работы его жены, и самого главы исчезнувшей семьи. При этом, услышав название фирмы “Скокс”, он даже прищелкнул пальцами и весьма многозначительно поглядел на заявителя.
— Хорошо, — произнес в итоге. — Пока идите домой, ждите… Дело, кажется, серьезное, и мы займемся им нынче же и — всерьез.
Однако дойти домой Верещагину не удалось. Прямо во дворе, на выходе из-под арки, он был оглушен тупым ударом по голове и потерял сознание.
А когда пришел в себя, то обнаружил, что находится в совершенно незнакомой комнате, привязанный к стулу, в лицо его бьет сильный свет, так что ничего толком разглядеть не удается, кроме смутного движения по этой самой комнате каких-то жутковатых громадных фигур…
“Пытошная”, — с ужасом подумал Верещагин и в этот момент свет погас. Вернее, погасла одна лишь направленная в глаза настольная лампа.
Верещагин закрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. Через полминуты, снова открыв глаза, он уже яснее увидел, что сидит перед столом, а напротив него сидят двое.
Лица этих двоих были такого свойства, что Верещагин поневоле еще раз зажмурил глаза и еще раз в оцепеневшем мозгу его прозвенело слово “пытошная”…
