принесёт ему стаканчик малины из своего небольшого садика.
Лишь в сорок втором году Кондратий Степанович покинул на время клинику, оставив вместо себя мать Агнички. Он ушёл на фронт следом за своими сыновьями. Оба сына погибли — он вернулся. После возвращения он неожиданно и категорически отказался занять свою прежнюю должность ведущего хирурга. В другую клинику перейти тоже не пожелал.
— Я здесь корнями врос, голубчик Галина Ивановна, — вызвав к себе мать Агнички, заявил он. — Работайте себе на здоровье. За меня не беспокойтесь. Дисциплина у вас фронтовая. Хвалю. Скальпелем владеете не хуже меня. Весьма этому рад. Не зря учил вас… А я… — Он вытянул худые, со вздувшимися венами руки, нахмурился. — Отказываются мои работнички. Того и гляди дадут осечку. Лёгонькие операции — с превеликим удовольствием. Подсказать, если будет в чём надобность, не откажусь. А чтобы хлеб даром не переводить, по-стариковски займусь молодыми. На них и поворчать не грех… А я, признаться, ворчливым сделался…
Ворчал Кондратий Степанович, конечно, не на одних студентов. За малейшую провинность от него доставалось каждому. Но как ни придирчив был старик-хирург, в отделении его любили. К нему не стеснялись подойти и с просьбой и с жалобой. И не было такого случая, чтобы он хоть кому-нибудь отказал в помощи или добром совете.
Сегодня, видимо, случилось что-то из ряда вон выходящее. Агничка заволновалась. Профессор в научной командировке, его замещает мать. Она за всё в ответе. Вдруг что-нибудь серьёзное?
В хирургическом и в самом деле произошла крупная неприятность. Ночью из отдалённого района привезли тракториста со сложной травмой черепа. Обычно в трудных случаях вызывали опытного специалиста, иногда беспокоили и самого профессора. На этот раз дежуривший по отделению молодой хирург Ранцов операцию сделал сам, на свой риск и страх. На рассвете тракторист Терентьев потерял сознание. Трудно было сказать: операция ли прошла неудачно, началось ли какое-то осложнение, только состояние пострадавшего заставляло врачей опасаться за благополучный исход.
— Как же так получилось, дорогой мой юноша? — удивлённо и рассерженно спрашивал Кондратий Степанович, глядя в упор на Ранцова. — Разве вас учили рисковать жизнью человека? Почему нарушили порядок? Может быть, посчитали, что птица, мол, неважная, из деревни, к чему лишние хлопоты, незачем кого-то беспокоить?
Старик стоял посредине комнаты в своём кургузом желтоватом халате, заложив за спину руки. Его синие глаза казались тёмными, глубокими и угрожающе поблёскивали.
Ранцов не оправдывался. Он понимал, что допустил непростительный промах: черепные операции не его область. Он теребил резинки лежавшего на столе фонендоскопа, морщил слишком румяные губы, то и дело вскидывал глаза на Галину Ивановну, словно упрашивая её остановить не в меру расходившегося старика. Галина Ивановна не замечала этих взглядов — сидела сосредоточенная, ушедшая в себя. К удивлению собравшихся, сегодня она была особенно молчалива и, казалось, думала о чём-то своём, постороннем.
Наконец Кондратий Степанович замолк, В ординаторской зашептались. Кто-то вполголоса заметил, что давно уже пора начинать обход. Галина Ивановна поднялась и, не глядя на Ранцова, скупо обронила:
— Николай Павлович, после обхода зайдите ко мне…
Обход начался с «чистой палаты». Едва открыли дверь, как две головы приподнялись с подушек. Третья, белая от бинтов, не шевельнулась. Солнце падало на лицо человека, уже не молодое, обветренное, с седоватой щетинкой, проступившей на впалых щеках и крутом подбородке. Дежурная сестра поспешила задёрнуть на окне шторку, вполголоса доложила:
— Температура сорок и две, временами бред…
Галина Ивановна села на пододвинутый ей табурет, подняла лежавшую поверх покрывала безвольную тяжёлую руку тракториста, зачем-то потрогала восковые бугорки мозолей со следами автола.
— Жена приехала. Четверо детишек у него, — сказала сестра, как будто это обстоятельство было важнее всех других и могло чем-нибудь помочь.
Агничка следила за каждым движением матери. В эти минуты мать, с непроницаемым выражением на лице, казалась ей далёкой и незнакомой.
Галина Ивановна долго не отнимала пальцы от широкого запястья тракториста. Долго она всматривалась в зрачки его глаз, приподняв серые отёкшие веки. Затем осторожно, и опять долго, обследовала его большое беспомощное тело. Было так тихо, что Агничка слышала биение своего сердца. Сердце стучало глухо, беспокойно. Что скажет сейчас доцент — эта суровая женщина, её мать? Какой приговор будет вынесен человеку?
Наконец мать подняла голову, что-то коротко, почти неслышно шепнула Кондратию Степановичу. Тот вытащил из кармана старенькую слуховую трубку, склонился рядом с ней.
Хирургов сменил седой врач-терапевт, вызванный из соседнего отделения. Но вот и он отнял от груди больного фонендоскоп и, встретившись глазами с Кондратием Степановичем, тихо и утвердительно обронил:
— Да, по-видимому.
«Сердце», — подумала с жалостью Агничка. И тут же, как бы в подтверждение её догадки, дежурная сестра поспешила ответить на вопрос, заданный седым врачом:
— Всё утро держим на камфоре и… — Девушка поправила на чёрных пышных кудрях кокетливую косынку, многозначительно глянула в ноги больного, где лежала кислородная подушка. Серая, раздувшаяся, она чем-то напоминала Агничке безобразную лягушку в больничном парке, с её раскрытым каменным ртом и обломленной лапой.
Врачи совещались долго, шёпотом, словно опасаясь, что тракторист услышит их пугающие слова.
Для всех было ясно — в организме человека шла упорная борьба, и, возможно, смерть уже брала верх над жизнью. Очень многое сейчас зависело от них, людей в белых халатах. Хватит ли у них мужества и умения ещё раз сразиться за эту, едва тлеющую жизнь.
— Вызвать Сняткова, — решила Галина Ивановна в наступившем тягостном молчании. — Это необходимо. Попытаемся ещё раз, — добавила она твердо.
У Ранцова испуганно дрогнули губы. Вызов городского консультанта означал повторную операцию. С растерянным выражением на полном чисто выбритом лице он виновато стоял перед Галиной Ивановной, которая вполголоса давала краткие указания.
— Хорошо, перельём кровь… Будет сделано, Галина Ивановна… Не прекращать кислород… Установить дежурство… Хорошо, я сам… — повторял он вполголоса.
…У двух других коек врачи задержались недолго. Токарь Семенов, белобрысый и курносый, недовольно косясь на свою ногу в гипсе, укреплённую на весу в неподвижной раме, скучающе спросил:
— Скоро домой отпустите?
Агничка не удержалась и фыркнула в ладонь. Смешной! Не прошло и недели, как его доставили в клинику и сразу же положили на операционный стол. Тогда он смотрел на всех моляще и еле слышно повторял:
— Спасите ногу… Спасите ногу… Положение было такое серьёзное, что хирурги колебались. Ранцов даже предлагал ампутацию. Запротестовал Кондратий Степанович; он заявил, что на фронте видывал и похуже этого и не возьмёт греха на душу оставить такого славного парня калекой.
Ногу спасли…
— Вы, мой дорогой юноша, лежите поспокойнее, — добродушно проворчал Кондратий Степанович. — Завод ваш никуда не уйдет. А если и впредь будете скакать зайцем с трамвая на ходу, то на глаза в следующий раз не кажитесь — не притронусь, — закончил он и повернулся к притихшему, наголо остриженному мальчугану:
— Ну, Кеша, добрый молодец! Тоже домой собрался? — Отогнув край одеяла, он ощупал живот мальчика и погрозил пальцем. — У меня к наклейке не лазить! Не отдирать! Понял?..
И, не удержавшись от доброй улыбки, потрепал мальчугана по щеке.
Обход заканчивался. Вот уже осталась последняя палата — двенадцатая. Здесь лежали больные, поступившие из терапевтического отделения после обследования.
Агничка вошла первой и скользнула взглядом по тумбочкам. На самой дальней из них, у окна, рядом с
