занятием, способным удержать на плаву. Я читаю целыми днями. Все подряд. От романов Мисимы до истории Новой Англии. Читаю лежа, сидя, стоя и даже на ходу. Читаю днем, на рассвете и поздней ночью. Книги — еще одна реальность, в которой я существую.
Я ходячая энциклопедия, из которой какой-то шутник вырвал все страницы, а потом подшил заново, перемешав их.
Факты, цифры, имена, географические названия бурлят у меня в голове, как сябу-сябу. Они служат щитом, той пробкой, которой я затыкаю кувшин с джинном подсознания.
Я читаю книги, хожу в группу психологической поддержки, время от времени напиваюсь и периодически подряжаюсь на какую-нибудь разовую работу. Грузчик, уборщик, продавец сладостей, сторож, ходячий сотовый телефон или большая таблетка с рекламными листовками в пухлых гофрированных руках — все это я, когда нужны деньги. Кто-то подумает, не слишком интересная жизнь. И я с ним соглашусь. Но у меня нет других вариантов. Я просто отбываю срок в одиночке. Заключенному не приходится выбирать, как убить время. Вполне достаточно того, что время убивает его.
На самом деле, мне хочется вычеркнуть некоторые пункты из моей жизни. Но перестань я работать — не будет денег на выпивку. Перестань я читать — ни о чем, кроме жены, думать не смогу. Перестань я пить — чертов кролик разрастется до размеров Токио-но То. Уйди я из группы — не будет Юрико…
То, что нас с ней связывает, нельзя назвать ни дружбой, ни, тем более, любовью. Это что-то вроде единения приговоренных к смерти сокамерников. Она не видит будущего, я тоже. Мы с ней в одной команде. Остальные люди, с которыми мне так или иначе приходится общаться, еще не вычеркнули из своего лексикона слово «завтра». Поэтому мы не можем понять друг друга, как ни стараемся. Все равно что разговор слепого с глухонемым.
С Юрико все иначе. Иногда мы встречаемся и просто сидим в парке. Ходим в кино. Гуляем по городу. Пьем пиво в какой-нибудь забегаловке. И все молча… Нам незачем разговаривать. Обычно люди говорят о прошлом или о будущем. О настоящем — редко. Что о нем говорить? Мое прошлое — не самая веселая тема для беседы. У Юрико прошлого вообще еще нет. В будущее мы не верим… Так что лучше помолчать. Единственное исключение — наши встречи в группе. Но там мы просто выплескиваем помои своего подсознания на других таких же. Остальное время просто сидим рядом на скамейке в парке, в креслах кинотеатра, на стульях в баре, на траве, на парапетах, на каменных ступеньках. Только в такие минуты мне иногда удается почувствовать что-то вроде умиротворения. Только в такие минуты я бываю в ладах с самим собой. Поэтому очень не хочу терять девушку по имени Кобаяси Юрико, с которой на самом деле все и началось.
Вернее, началось все с ее звонка.
За окном нервно мигает неоновая реклама джинсов
Так бывает каждый вечер. Каждый вечер я прихожу домой, наливаю себе виски, сажусь в продавленное кресло и чувствую, как внизу живота дергаются мои кишки. Бумс-бумс… Это — мои ежевечерние сеансы медитации. Я мычу мантру «хватит-с-меня-этого-дерьма-ом-м-м» и жду, когда меня начнет тащить от этой «кислоты» за стеной.
Дело в том, что во время медитации мозг находится практически в состоянии клинической смерти. Кора головного мозга отключается. И мозг начинает защищаться, то есть выбрасывает эндогенные опиаты — наркотические вещества, которые оказывают на организм такое же сильное действие, как героин или ЛСД. Эндорфины и энкефалины обладают морфиноподобным эффектом. Эти вещества и включают в мозгу так называемый «центр удовольствия». Если вспомнить еще и о принципах выработки условного рефлекса, можно ожидать, что в скором будущем эти «бумсы» будут включать в моей башке все нужные центры напрямую.
Музыка гремит, вывеска мигает, а я постигаю смысл учения дзен со стаканом в руке. Я пытаюсь слушать тишину внутри себя и жду выброса эндорфинов, как наркоман ждет новой дозы.
И в момент, когда я приближаюсь к очередной клинической смерти, пищит телефон. Из-за музыки, сотрясающей тонкую перегородку между мной и этим придурком-меломаном, я не сразу соображаю, что мне звонят.
— Акихико повесился, — говорит Юрико, и я слышу, что там, где она находится, очень тихо. Гораздо тише, чем у меня.
— Что? — я переспрашиваю не потому, что плохо расслышал, просто мне нужно придумать, что ей ответить.
— Акихико умер. Повесился. Сегодня днем, в три часа, — повторяет она и ждет, что я скажу.
Сегодня днем я относил старые книги букинисту. Как раз когда я торговался со стариком из-за каждой иены, парень по имени Акихико просовывал голову в петлю. Сегодня каждому нашлось занятие…
— Я зашла к нему узнать, почему он не отвечает на звонки. Дверь в квартиру была открыта. Он повесился на дверной ручке… На столе записка… Я вызвала полицию…
Каждая сказанная ею фраза падает, как булыжник в колодец. Бульк! Не оставляя после себя ничего. Никаких чувств, никаких ассоциаций, никаких мыслей. Может быть, потому, что никаких эмоций в ее голосе я не слышу.
— Что ты молчишь? — спрашивает она.
Бумс-бумс по голове. Мне приходится закрыть одно ухо, чтобы слышать голос Юрико.
— Мне жаль.
— Ага.
— Да нет, правда… Он был неплохим парнем.
— Ага.
— Я серьезно. Не скажу, что я сильно скорблю, но мне действительно жаль, что так получилось…
— Ладно, — смягчается она. — Слушай, мне не хочется сегодня сидеть одной. Давай встретимся?
— Что?
Парень за стенкой прибавляет громкость. Чашки на столе начинают подпрыгивать в такт музыке. У них сегодня тоже вечеринка. По случаю смерти Акихико.
— Сделай музыку потише! — кричит в трубку Юрико.
— Это не у меня. Это у соседа. Так что ты там говорила?
— Давай встретимся сейчас. Я бы чего-нибудь выпила.
— Давай, — что-что, а выпить я всегда готов. — Где?
— Жди, я за тобой зайду… Я тут недалеко, — она вешает трубку.
Последние слова тонут в мощном гитарном соло, доносящемся из-за стены.
Я тоже кладу трубку и сажусь обратно в кресло. Мне представляется, как Акихико с выпученными глазами и распухшим языком сидит, привалившись спиной к двери… Тонкая веревка глубоко врезалась в зеленоватую, с багровыми подтеками, шею…
Не знаю, как на самом деле выглядят повесившиеся на ручке двери после нескольких часов в душной квартире. Может, я что-то и упустил. Но и без того картина получилась такой, что захотелось налить еще один стаканчик виски.
Я превращаюсь в алкоголика. Знаю наверняка. Ну, и что? Глупо переживать из-за этого, пока есть деньги на выпивку.
Два года назад, вынужденно отказавшись от прежней жизни счастливого потребителя, я обрел свободу. Но свобода оказалась не сказочной страной, где счастливчики беззаботно сидят в цветках лотоса и напевают незатейливые мантры. Свобода — крошечная квартирка, в которой по вечерам дрожат стены. Свобода — гигантский плотоядный кролик, караулящий меня за дверью. Свобода — полупустая бутылка виски в руке. Свобода — немой вопрос: «Когда же все это закончится?», в опухших от бессонницы глазах. Свобода — мертвая жена и не рожденная дочь.
