истории мне не понравится. Тот распространенный случай, когда хеппи-энд невозможен. Меня либо убьют, либо посадят. Если повезет очень сильно, я проведу всю оставшуюся жизнь в подполье, шарахаясь от каждого человека в форме полицейского. Для меня все кончено, и я смирился. Так что особенно не дергаюсь. Это — плюсы свободы от самого себя.
На самом деле, я уже умер. То, что происходит сейчас, — просто мои воспоминания о последних днях. Или сон… Или цветные картинки на экране. Фильм, где в главной роли парень, очень похожий на меня. Сам я давно мертв и думаю о себе, как о мертвом. Уже привык так думать… Мне не верится, что всего пять или шесть недель назад я сидел в запертом на все засовы доме, а Юрико приносила мне еду из магазина напротив. Если это и было, то в прошлой жизни. Неважно, как долго тебя пинают. Важно, как сильно. Иногда достаточно одного серьезного нажима, чтобы человек изменился до неузнаваемости.
Такэо очень хорошо доказывает эту идею. У него потрясающий запатентованный метод ускоренного изменения самосознания индивида. К нему приходит паренек, считающий, что у него есть какие-то личностные проблемы. А уходит без всяких личностных проблем. Если нет личности, откуда взяться проблемам? Психологическая хирургия. Мы не избавляем от проблем. Мы просто аккуратно вырезаем твое замечательное «Я».
По Юрико тоже не скажешь, что она сильно переживает из-за полиции. По ней вообще не скажешь, что она может из-за чего-то переживать. Как моллюск, она захлопнула створки и легла на дно. Иногда я даже забываю о ее существовании, настолько она незаметна. Может быть, это просто способ защиты, не знаю. Разговорить мне ее больше не удается. Я так и не узнал, почему она считает себя виноватой в том, что полиция ищет нас.
Да это и неважно.
Теперь уже ничто не важно.
В Цуруока мы останавливаемся в каком-то доме на самой окраине города. Снаружи дом выглядит так, будто в нем никто не жил лет десять. Изнутри я вижу то, что и ожидал увидеть, глядя на фасад. Пустые комнаты, толстый слой пыли, кое-где паутину и прочие прелести необитаемого жилища. Из всей мебели — рассохшаяся кровать, стол и несколько скрипучих стульев.
— Чей это дом? — спрашиваю я.
— Мой, — говорит Такэо.
Мы бросаем вещи прямо на пол. Муцуми падает на кровать, выбивая из матраса облачко пыли.
— Как же я устала, — стонет она.
— Потерпи сестренка, осталось недолго.
При слове «недолго» в кишках просыпается моя жаба. Она стала еще холоднее и больше…
— Сколько нам здесь торчать?
— Пару дней, сестренка. Может быть, три. Потом все кончится.
Я бросаю взгляд на Юрико. Она стоит перед окном, глядя на сад, который напоминает кусочек сельвы амазонки. Плечи у нее напряжены. Она тоже слышала это «потом все кончится».
— Котаро, — говорит Такэо, разбирая сумку, — хватит пить. Скоро у нас будет гость.
— Что за гость? Опять твой клиент-доброволец?
— Нет.
— А кто?
— Тебе незачем знать. Просто один важный человек.
— Да мне плевать на одного важного человека, — отвечаю я и сажусь на стул, поставив перед собой бутылку. — Я хочу надраться как следует и уснуть.
Это я не из-за желания его позлить. Просто на самом деле жутко хочется напиться.
Такэо достает что-то, завернутое в розовую тряпку и перехваченное тонкой веревкой, и кладет сверток на стол. Сам садится напротив меня и принимается развязывать узелки. Узелки крепкие, ему приходится пустить в ход зубы.
Это «что-то» оказывается сводным братом его любимого
Ну да, вспоминаю я, верный
Такэо разглаживает тряпку, достает из коробки принадлежности для чистки и начинает разбирать пистолет. Между масляными щелчками, сопровождающими отделение одной детали от другой, он говорит:
— На заре человечества за убийство члена общины существовало только одно наказание — смерть. Если ты убил своего сородича, тебя убьют точно так же. И мотив убийства при этом неважен. Сейчас убийцу на какое-то время просто лишают свободы. Как думаешь, почему?… Ладно, можешь не отвечать. Я знаю твой ответ — гуманизм и прочая дребедень.
Клац! Двухрядная никелированная обойма ложится на стол.
— Но это не так. Гуманизм тут ни при чем. В древности жизнь человека представляла собой подлинную ценность. Не только для него, но и для всей общины. Гибель одного из членов племени уменьшала шансы на выживание всего племени. Древний охотник знал, что родичи зависят от него, что его гибель поставит под угрозу жизни еще десятка людей… А что изменится для живущих, если умрешь ты или я? Подумай об этом.
Клац! Такэо передергивает затвор и нажимает на спусковой крючок.
— Сейчас смерть миллиона человек не нарушит даже привычный образ жизни и уровень комфорта остальных членов племени. Нас слишком много, и все мы взаимозаменяемы. То, что преподносится как гуманизм, на самом деле — естественный результат обесценивания жизни отдельного человека.
Клац! Затвор из нержавеющей стали, обработанный мелонитом, отделяется от рамки.
— Раньше убийца карался смертью вовсе не из-за кровожадности судей. Страх перед суровым наказанием должен был остановить человека от нанесения непоправимого ущерба своему роду. Сейчас закон защищает не жертву, а убийцу. Закон говорит: да, парень выпустил кому-то кишки, и, чтобы он больше этим не занимался, мы изолируем его на десять лет от общества. Наказание несоизмеримо с тяжестью преступления. Не находишь это странным? Не думаешь, что здесь есть подвох?
Клац! Звук издает вынимаемый из затвора направляющий стержень с надетой на него возвратной пружиной.
— Страх перед наказанием ослабевает. Значит, решиться на убийство гораздо проще. Таким образом, наш гуманизм идет на пользу убийце, а не жертве. Я охотнее пойду убивать, если знаю, что меня всего лишь посадят. А все потому, что жизнь отдельного человека не представляет больше реальной ценности. Все разговоры о правах человека — пустая болтовня. Ценность жизни сейчас — это соображения философского или морально-этического плана. Пустая теория. Практически, она стоит меньше, чем этот пистолет, с помощью которого я могу ее отнять у кого-то.
Клац! Ствол вынимается из затвора и ложится рядом с остальными деталями на розовую тряпку.
— Пройдет несколько сотен лет и убийство будет поощряться. Конечно, оно будет упорядоченным. Убивать будут не всех подряд, а представителей определенных социальных групп, или национальностей, или вероисповеданий, или половой ориентации. То есть какой-то принцип отбора жертв, безусловно, будет… У нас же правовое, гуманное общество. Никто не позволит пустить дело на самотек. Но факт останется фактом — убийство перестанет быть преступлением. Возможно, заниматься этим будут специалисты- профессионалы, возможно, убийца — станет выборной должностью, а может быть, это будет доступное простым людям развлечение — получил лицензию и вперед. Все идет именно к этому.
Такэо принимается протирать детали ветошью, пропитанной оружейной смазкой. Неторопливо, плавно, бережно… Я бы сказал — любя. Чем-то все это напоминает мне половой акт.
— Перенаселение, окончательная замена человеческого труда машинами, истощение природных ресурсов, дальнейшая гуманизация общества — все это приведет к тому, что жизнь обесценится совсем.
