— Ты имеешь в виду секс? — Ванесса опустила ресницы и из-под них оценивающе и расчетливо взглянула на него. — Ты уже спишь с ней? Может, оно и к лучшему… Ты отделаешься от этого наваждения, насытишься ею, а затем поймешь, насколько она выпадает из твоего жизненного уклада.
Лоренс взорвался:
— Как ты только что заметила, она неискушенна и невинна, и я не сплю с ней. Но даже если бы и было так, тебя это не касается!
Он повернулся, собираясь уйти, но Ванесса схватила его за руку и с пылающим лицом быстро, задыхаясь, произнесла:
— Знаю, я говорила, что лучше подождать с постелью до свадьбы. Но я не фригидна, Лоренс, если ты этого боишься. Я просто хотела, чтобы это стало чем-то особенным для нас, когда произойдет. И это еще возможно, Лоренс. Это было бы чудесно.
Он пребывал в глубоком смущении.
— Оставь, пожалуйста, Ванесса. Этот разговор ни к чему не приведет.
Она, казалось, не слышала его, твердо решив высказать все, ради чего пришла.
— Что бы ни делала для тебя в постели эта девушка, я сделаю лучше, потому что мы с тобой одного поля ягоды. У нас гораздо больше общего.
Глядя на нее, Лоренс недоумевал: как вообще ему удалось убедить себя в том, что у них с Ванессой есть что-то общее? Внешне — возможно, но не глубоко внутри. Она была не просто холодна, у нее был мелочный, расчетливый умишко. Она знала цену всему, но и понятия не имела об истинных ценностях.
Придвинувшись вплотную, она обвила руками его шею и прижалась к нему всем телом. Лоренс замер, не решаясь ее оттолкнуть, но и не желая, чтобы она прикасалась к нему. С покрасневшим лицом, избегая ее взгляда, он мучительно пытался придумать какой-нибудь вежливый способ прекратить эту ужасную сцену, не обидев ее навеки.
— Нет, Ванесса, пожалуйста, не делай этого, — пробормотал он, потянувшись к ее плечам, чтобы отстранить.
Но в следующий момент губы Ванессы прикоснулись к его губам. И вот она уже целовала его так, как никогда прежде, — ее губы раздвинулись, язык исследовал его рот с холодной чувственностью, от которой по его спине побежали мурашки.
Лоренс стоял, окаменев от шока и презрения, не отвечая на поцелуй, в котором было что-то леденящее, механическое и фальшивое. Ванесса откровенно предлагала себя, но Лоренс понимал: если она чего-то и хочет, то его денег, а не его самого.
Дверь за ними тихо приоткрылась, и Лоренс отвел голову, пытаясь посмотреть, кто там. Однако Ванесса зажала ее в ладонях, не позволив ему этого. Секунду спустя дверь снова закрылась.
Мэй! Он понял это по тому, как затрепетало его сердце. Что она должна была подумать? Вопрос был риторическим. Она увидела его в объятиях Ванессы и сделала вполне определенные выводы. Надо немедленно сказать ей, что она ошибается: то, что предстало ее взору, ровным счетом ничего не значит. В отчаянии он оттолкнул Ванессу, уже не заботясь о том, что это может расстроить или обидеть ее, и, подбежав к двери, открыл ее как раз в тот момент, когда входная дверь закрывалась.
Когда Лоренс выбежал на подъездную дорожку, Мэй уже отъезжала от дома на своей видавшей виды машине.
9
Для него все стало ясно намного раньше, когда он впервые увидел Мэй, хотя ему и потребовалось некоторое время, чтобы понять, что с ним произошло. Он всегда знал, что не любит Ванессу, но только встреча с Мэй показала ему, на какой ледяной ад он обрек бы себя, женившись на ней.
Ванесса была умной женщиной и должна была почувствовать перемену в нем, он не сомневался в этом. Но почему она так стремилась его вернуть, хотя — он точно знал — не была влюблена в него? Почему так упорствовала? Что означала эта отчаянная попытка соблазнить его?
Ванессу нельзя было обвинить в излишней сексуальности или чувственности, и она никогда, никогда не проявляла своих эмоций. Значит, у нее должна была быть веская причина поступать так. Это не имело ничего общего ни с ним, ни с ее чувствами к нему. В чем же тогда дело? Даже когда она его целовала, оставалось ощущение, что это намеренная, продуманная кампания, в которой ни ее сердце, ни ее тело по- настоящему не принимали участия. Какими бы ни были мотивы, они должны были быть очень важны для нее. Ни для кого другого она не стала бы так стараться. В основе каждого поступка Ванессы лежали исключительно личные интересы.
Если бы только Мэй не стала свидетелем сцены в гостиной! Имела ли она для нее какое-то значение? Задела ли ее? Почему она так внезапно исчезла?
Лоренс стоял на подъездной дорожке, охваченный тревогой, злостью, раздражением и мечтая только об одном — понять, что творится в головах у этих женщин. Он должен как можно скорее поговорить с Мэй. Она наверняка поехала в больницу — нужно перехватить ее там и заставить выслушать, заставить понять, что Ванесса ничего для него не значит.
Он бросился к дому, чтобы попросить Скотта немедленно отвезти его в больницу. И в этот самый момент в дверях появилась Ванесса. Волосы и макияж снова были в безупречном порядке. Никто и на мгновение не заподозрил бы, что она может утратить контроль над собой. Глаза, как обычно, обдавали арктическим холодом, голова была высоко поднята, а лицо выражало ледяное презрение.
Она прошла мимо, не замедлив шага, хотя Лоренс почти физически ощутил излучаемую ею ненависть, и направилась к своему «мустангу». С тигриным ревом машина сорвалась с места и скрылась за углом.
На пороге возник Скотт.
— Значит, она уехала, — сказал он с нескрываемым удовлетворением. — И скатертью дорога.
Лоренс не мог с ним не согласиться, но и не мог позволить высказывать личные замечания в адрес его друзей и клиентов.
— Держите свое мнение при себе, Скотт, — сказал он без особой, правда, горячности.
— Ну что вы, конечно, сэр, — заверил его Скотт, округлив глаза и изображая невинность.
— Хмм, — недоверчиво протянул Лоренс. Затем взглянул на часы и сказал: — Поспешим, мне нужно как можно скорее попасть в больницу.
Мэй может зайти к его матери ненадолго, а он обязательно должен застать ее там. Гнаться за ней до ее дома не имело смысла: там наверняка будет слишком большая аудитория для того, что он собирался сказать. В «Тихой гавани» и двух минут нельзя провести без того, чтобы кто-то не вошел и не принял участия в разговоре. Слово «уединение» для обитателей этого дома ничего не значило.
Поездка по запруженным в час пик улицам заняла у них не меньше получаса. К тому времени, когда Скотт подъехал к больнице, Лоренс уже сидел как на иголках.
Он пронесся по коридорам в отделение, и сердце его упало, когда, распахнув дверь палаты, увидел, что мать одна. Она полулежала, опираясь на подушки, и слушала радио в наушниках, которые немедленно сняла, увидев сына. Ее бледное, изможденное лицо озарилось теплой улыбкой.
— Лоренс! Мне говорили, что ты приходил, когда я спала. Я боялась, что сегодня у тебя уже не будет времени меня навестить.
— Я нашел время. Хотел удостовериться, что с вами все в порядке. Как вы себя чувствуете?
Он склонился, чтобы поцеловать ее в щеку, и ощутил легкий знакомый аромат, который помнил с детства. Кожа матери была мягкой и морщинистой, как увядшие розовые лепестки, которыми когда-то была полна ее спальня. Они лежали в бесчисленных баночках, наполняя воздух ароматом, и Лоренс любил пересыпать их с руки на руку, когда бывал там. Уходя, он уносил этот запах с собой на коже и одежде. Когда мать ушла, отец приказал все выбросить из ее комнаты и как следует вымыть, но запах сохранился и поныне.
Она подняла руку и на мгновение прикоснулась к его щеке.
— Мне намного лучше. Говорят, я смогу вернуться домой через несколько дней. Мне нужны обследование и отдых, но сердце уже ведет себя примерно.
