– А вот так: один пять.
– У меня дубль, эта костяшка чернее самого черного негра.
– Когда тут еще не были заасфальтированы улицы – вот тогда была настоящая коррупция и банды, которые дырявили друг друга из «узи» на всех углах.
– Этого оружия тогда не было, Вольтер.
– Ну из другого. Но разве люди не стреляли без конца друг в друга из автоматов?
– Это было позднее.
– Это город гангстеров, он живет отмыванием денег наркобизнеса и за счет туризма.
– А что в этом плохого, Вольтер?
– Туристы видят здесь только солнце и пляжи и не замечают, сколько тут всякой дряни. Они считают, что это Таити, а это Бейрут.
– А что такое Бейрут?
– Столица Ливии.
– У меня есть дальний родственник из Ливана, и это в Африке.
– Шестерка дубль!
Это закричал Вольтер, который от избытка энтузиазма, а не от рассеянности, оставил без внимания географические познания Жерминаля. И так же внимательно поглядывал он на подходившего к ним невысокого человечка в обычном костюме и галстуке, который топорщился, как железный.
– А вот и человек с удавкой.
– Мы играем и не видим его.
В руках у человека был портрет, который он нес с таким видом, словно хотел преподнести его в дар отдыхающим, которые, впрочем, не обращали на него никакого внимания; какая-то женщина перекрестилась, когда он проходил, да один мужчина снял шляпу. Человек с портретом остановился около стола, где играли в шахматы, и игроки улыбнулись ему, но тут же снова с головой ушли в игру; человек сменил позу «смирно» на «вольно» и пошел дальше. Обо всем этом наблюдавший за ним исподтишка Вольтер сообщал приятелям:
– А теперь он с генералом в руках направляется к нам.
– Если вы начнете с ним разговаривать, дон Вольтер, он от нас не отцепится и испортит нам весь день. Мы знаем, как вам нравится его слушать.
Пока Жерминаль своими огромными ручищами перемешивал костяшки домино, дон Вольтер прикрыл глаза. Человек с портретом уже подошел к ним, приветствовал их легким наклоном головы и протянул им картонное изображение, уже в затертое и выцветшее от ветра и солнца.
– Бедняжечка генерал, – заметил Вольтер, – хватит, дон Хосе Мануэль, расхаживать с ним, это не процессия в день Святого Сердца Господня.
– О генерале доне Фульхенсио Батисте уже почти забыли, и я, его последний солдат, буду показывать его изображение всем неблагодарным кубинцам, которые допустили, чтобы красные свергли генерала и опорочили его.
– Тут вы, безусловно, правы, но мне говорили, что вы даже не были знакомы с доном Фульхенсио.
– Я имел честь однажды пожать ему руку и переписывался с ним, когда тот находился в горестном изгнании.
– Изгнании – да, но не горестном, дон Хосе Мануэль.
– С того ужасного 1 января 1959 года, когда генерал был изгнан со своей родины, и до того рокового дня в 73-м, когда он почил на земле вероломной Испании, тоска снедала генерала, самого великого из кубинцев, живших в этом веке.
– Я свято чту память генерала, – встрял Альберто, – и в Майами нет кубинца, который бы не раскаивался в неблагодарности кубинского народа. Он был нужен нам тут, чтобы вернуть Кубу, а эмигрировать сначала в Санто-Доминго, а потом в Испанию было ошибкой.
– Ему бы никогда не дали визы.
– Не богохульствуйте, дон Вольтер.
– А вы думаете, янки – идиоты? Они никогда не сделают ставку на того, кто проиграл. Вы не знаете Истории, но так было всегда. Янки никогда не ставят на упавшую лошадь. У Батисты на Кубе было все, и он все проиграл – он даже не сумел умереть, как Трухильо.
Последний солдат генерала помрачнел и пробормотал:
– Он был слишком мягким. Если бы он перевешал всех, штурмовавших казарму «Монкада», мы бы тут не сидели.
Дон Вольтер встал и пожал человеку с портретом руку:
– Вот теперь вы начинаете говорить как солдат императора.
Сторонник Батисты ответил на рукопожатие и остался от этого нового диалектического выверта Вольтера в такой же растерянности, как все остальные. А Вольтер, сознавая произведенное впечатление и прикрывая от посторонних взглядов свои костяшки домино, разъяснил:
– Дон Хосе Мануэль Гарсиа, присутствующий здесь знаменосец Батисты, напоминает мне последнего солдата императора. Француза, не похожего на большинство французов – таких же легковесных, как их нижнее белье, – который каждый год, в день годовщины высадки Наполеона, бежавшего с Эльбы, надевал мундир императорского гусара и возлагал символический цветок к Дому Инвалидов в Париже. И так каждый год.
– Вы это видели?
– Я в Париже как дома, и у меня была записана точная дата высадки Наполеона…
– И вы ее помните, дон Вольтер?
– 1 марта 1815 года.
– Сколько знает этот человек!
– И вы сказали, что он каждый год надевал мундир императорского гусара и возлагал цветок?
Сторонник генерала Батисты заинтересовался, и дон Вольтер поднялся, чтобы обнять его:
– Пусть цветок вас не тревожит – портрета вполне достаточно.
– Я ношу его повсюду, куда бы ни шел. Я торгую щетками, и мне приходится бывать в разных частях города. Но куда бы я ни шел, портрет генерала Фульхенсио Батисты всегда со мной. А я ему все рассказываю: как живут кубинцы в «Маленькой Гаване», и как те, что победнее, в Юнион-Сити или в Нью- Джерси. Генерал был отцом для всех, он ведь из самых низов, мулат. Его называли «Мулат-красавчик», потому что он был красивым мужчиной, не то что пришедший вместо него увалень-медведь, который к тому же креол, сын эксплуататоров. И я говорю ему: «Мой генерал, кубинцы побеждают повсюду: исполнительный директор компании «Кока-кола» – кубинец, модельер Нэнси Рейган – кубинец, лучший спортсмен мира – кубинец, лучшая балерина Америки – тоже кубинка.
– Постой, я совсем запутался – кто лучший спортсмен и кто лучшая балерина.
– Хуанторена и Алисия Алонсо.
– Но они ведь – сторонники Кастро!
– Да с чего вы взяли? Разве может быть сторонником Кастро человек, превзошедший остальных? Кастро делает ставку на посредственность.
– Хорошо сказано.
Все закивали, и даже Вольтер согласился с этим, хотя сказанное им напоследок больше походило на шутку:
– Совершенно правильно говорят, что Куба сейчас повсюду, как никогда: сам остров – в Карибском море, правительство – в Москве, армия – в Африке, а население – в Майами.
Все засмеялись, и только последний солдат генерала Фульхенсио Батисты даже не улыбнулся: он молча повернулся и направился к другой группе людей.
– Крепко его забрало. Я часто его вижу в кафе на Восьмой улице: он, когда ест, портрет всегда держит на коленях, даже на пол не осмеливается поставить.
Дон Вольтер вздохнул, выложил на стол четверку дубль и прошептал:
– Он тоскует.
– Красиво сказано, Вольтер, и очень точно. Какой кубинец не тоскует? Вы на днях одну фразу об изгнании сказали, я ее до сих пор забыть не могу.
