настроены по-боевому; я сразу это понял по вашей статье, направленной мы с вами знаем против кого, и тут же сказал моей жене: «Лурдес, дон Габриэль снова настроен по-боевому». У кого есть, тому прибавится. Вот и я говорю. И я очень рад. Я звоню вам, чтобы поздравить вас и чтобы сказать, что в Санто-Доминго только что приехала одна американская исследовательница. Она тут с научной целью: занимается доминиканским периодом жизни Галиндеса. Вы не знаете, о каком Галиндесе я говорю? – Хосе Исраэль прикрывает трубку рукой и подмигивает тебе и своей жене. – Вы просто забыли. Я вам сейчас напомню историю с этим баском, Галиндесом. Вы работали в суде, когда его похитили. Да, да. Именно так, дон Габриэль. Не надо так волноваться, в моих словах нет никакого двойного смысла, это вообще не в моем характере, дон Габриэль. Я просто посредник между нашей гостьей и теми, кто захочет помочь ей в ее работе. Если это невозможно, дон Габриэль, значит, невозможно. Я понимаю, что дело в памяти. Большой привет донье Консуэло. И от моей жены.
Лурдес и Хосе Исраэль обсуждают уже состоявшиеся телефонные звонки и те, что еще предстоит сделать; уверяют тебя, что люди согласятся встретиться с тобой, «и очень интересные люди», подчеркивает Куэльо, глядя в пустоту, где он видит что-то скрытое от тебя. А ты вспоминаешь, каким его описал Мануэль де Хесус Хавьер Гарсиа в книге «Мои двадцать лет в Национальном дворце рядом с Трухильо и другими доминиканскими правителями». Он рассказывает о прогремевших в начале 60-х взрывах бомб, когда по стране прокатилась волна протеста, организованная подпольным революционным движением «14 июня». Диктатор освободил некоторых организаторов взрывов и вызвал их в президентский дворец. «…Он принимал их небольшими группами, по нескольку человек, и зачитывал им нечто вроде ультиматума – или они оставляют заговорщическую деятельность, или он убьет их. Во время встречи с первой же группой заговорщиков Трухильо вышел из себя, глядя на насмешливое и вызывающее выражение лиц Хосе Исраэля Куэльо Эрнандеса, девятнадцатилетнего студента инженерно-архитектурного факультета, и Аселы Морель, талантливого молодого врача. «Вы обратили внимание, – повернулся Трухильо к своей свите, – на этих двух проходимцев? Этот сын Антонио Куэльо мало того что устраивает взрывы и мутит воду, он еще и улыбается мне в лицо, словно великий подвиг совершил. Он жив только потому, что он сын Антонио Куэльо, одного из самых почтенных и уважаемых людей страны, которого я сам уважаю и ценю». Прошло более двадцати лет, а у Хосе Исраэля Куэльо все тот же насмешливый взгляд, и он насмешливо говорит тебе, что почти все тут – выдумка. «Я не помню, чтобы я улыбался, и сильно сомневаюсь в этом: все происходило во дворце, за закрытыми дверями, и с Трухильо шутки были плохи. Когда мы выходили и спускались по лестнице, мы спиной чувствовали на себе взгляды диктатора и его камарильи – и оборачиваться было не нужно. Отец тихо говорил мне: «Спокойно, спокойно», и держал меня под руку, чтобы я не сделал какого-нибудь движения, которое могло бы вывести из себя Трухильо, смотревшего на нас сверху. Теперь все строят из себя участников тайного движения сопротивления, а тогда мало кто осмеливался выступать против Трухильо; даже в 1970 году не осмеливались, когда звезда его уже закатилась и он, не зная того, был обречен на смерть. Или нет, он знал, конечно же, знал». Но объяснять свою уверенность Хосе Исраэль не стал, а принялся опять обзванивать знакомых. «Дон Ариэль Линьян? Как вы поживаете, старина? Я вам обещаю, что сразу же это сделаю, мне и самому очень любопытно посмотреть. Но я вам звоню, дон Ариэль, сказать, что в Санто-Доминго приехала одна очень серьезная американская исследовательница…» Он сильно преувеличивает: ты вовсе не такая серьезная исследовательница, но Куэльо и Лурдес хотят ввести тебя в круг людей, хорошо помнящих Галиндеса, которые помогут тебе внести живость в твое пока сухое академическое изложение одних только фактов. «Но больше всего, – говорит Исраэль, собрав по телефону уже достаточное количество людей, – вам бы мог рассказать Балагер: он знает то, чего никто больше не знает. Да, да, Балагер, наш президент. Мы взяли на себя смелость просить его об аудиенции еще до вашего приезда, и он отказал». Ты широко раскрываешь глаза, – они становятся огромными, совсем как у Хосе Исраэля. Разве мог бы Балагер тебя принять? Ведь он приложил едва ли не больше всех усилий, чтобы скрыть правду о похищении и убийстве Галиндеса. «Это он приказал уничтожить все архивы периода правления Трухильо, и в первую очередь – архивы военной разведки. Разве в момент похищения Галиндеса он не занимал пост государственного секретаря при президенте, другими словами, был ближайшим соратником Трухильо? Разве не известно, что в конце 1956 года, в самый разгар американской кампании против Трухильо в связи с его причастностью к исчезновению Галиндеса, Балагер обвинил «Нью-Йорк Таймс» в фальсификации данных, обвинив это издание в том, что оно уделяет столько внимания баскскому коммунисту, который во время гражданской войны в Испании приказал казнить одиннадцать епископов? А как Балагер отзывался о Галиндесе? «В личном плане Галиндес был бандитом, а в политическом – коммунистом». Это высказывание появилось в газете «Эль Карибе» тридцать первого мая пятьдесят шестого года». Ты говоришь торопливо и одновременно вытаскиваешь из вороха своих бумаг записи, которые относятся к Доминиканской Республике. Кажется, твои слова произвели некоторое впечатление на Лурдес, хоть она и занята приготовлениями к ужину, который будет устроен после встречи с теми, кого Хосе Исраэль пригласил для тебя. Но Куэльо почти не обратил на них внимания: этого человека, который был секретарем Коммунистической партии Доминиканской Республики и связным жившего на Кубе в эмиграции полковника Кааманьо в годы, когда это могло стоить головы, трудно чем-либо поразить. И он обрушивает на тебя весь свой скептицизм: «Я вам помогаю потому, что мне нравится, когда американка занимается прошлым, которое ей не принадлежит, но никто не будет вершить праведный суд теперь. Что значит вершить праведный суд тридцать лет спустя?» И не отвечая прямо на твой гневный выпад в адрес Балагера, Куэльо подходит к книжной полке и протягивает тебе книгу Балагера «Слова в оковах»: «Сеньор президент тоже пишет книги. Конечно, это не Варгас Льоса, но все-таки». И Куэльо принимается искать место, которое, кажется, написано специально для тебя. «Обратите внимание, как равнодушно он отзывается о Галиндесе, небрежно, мимоходом, как о человеке, случайно имевшем отношение к истории с де ла Маса. Он даже не дает никакой оценки случившемуся, а просто приводит слова Трухильо, который горько сетовал на то, что международные силы плетут против него заговор: сеньору президенту не хочется говорить о Галиндесе – не знаю, из-за своего участия или неучастия в этой истории. А кто реально сделал что-нибудь направленное против Трухильо? Они все покойники», – отвечает сам себе Хосе Исраэль Куэльо. Эти покойники оживают на страницах книги Балагера, которую ты жадно листаешь, надеясь найти упоминание, хотя бы самое беглое, о Галиндесе. Нет. Почти ничего нет. Только приведены слова Трухильо, отзывавшегося о Галиндесе как об «испанском иммигранте, который вплоть до того дня, когда он добровольно покинул нашу страну, пользовался гостеприимством доминиканского народа. Но какое отношение имеет наше правительство к преступлению, совершенному за рубежом, в стране, где каждый день исчезают сотни человек и никому в голову не приходит поднимать из-за этого шумиху в международном масштабе?» Действительно, Балагер ограничивается только отзывом Трухильо о Галиндесе, только его словами, отмечая вместе с тем вероломство диктатора, его способность публично возмущаться преступлениями, совершенными во исполнение собственного приказа. Когда Трухильо приказал убить трех сестер Мирабаль, инсценировав автокатастрофу, он, проезжая через несколько миль мимо того места, приказал остановить машину и сказал своему спутнику: «Здесь погибли сестры Мирабаль, царствие им небесное». Когда, чтобы скрыть следы Галиндеса, Трухильо приказал убить Мёрфи, а чтобы скрыть это убийство, приказал повесить Октавио де ла Маса, и даже сын диктатора Рамфис считал, что отец причастен к гибели его товарища по буйным похождениям, Трухильо собрал всех своих приближенных и Рамфиса и яростно отклонил это подозрение: «Какой смысл правительству лишать жизни одного из лучших своих пилотов?» А тем временем сплетники по поручению диктатора распространяли по Сьюдад-Трухильо слухи о том, что Мёрфи был убит де ла Масой, который не мог больше терпеть его гомосексуальных домогательств, а затем покончил с собой, не выдержав мук совести. Балагер рассказывает о том, что методы Трухильо становились все более изощренными. «За день до убийства магистра Диогенеса дель Орбе он назначил его Генеральным прокурором провинции Де ла Вега. Марреро Аристи был убит подручными Джонни Аббес Гариса через несколько часов после того, как диктатор принял его в своем кабинете в президентском дворце и заверил, что полностью ему доверяет. Вечером того же дня, уже после того, как Марреро вместе со своим шофером был сброшен в пропасть, где и обнаружили потом их тела, Трухильо зашел ко мне в кабинет и спросил, где Марреро. Этот же вопрос он задал потом колумбийскому журналисту Осорио Лисарасо, который работал в соседнем с моим кабинете, на втором этаже президентского дворца. В обоих случаях он выразил удивление по поводу того, что Марреро, во второй половине дня занимавшийся вопросами прессы в том же крыле дворца, в тот день не появился на работе и не позвонил, чтобы объяснить причину своего отсутствия. На следующий день, когда мы с Трухильо завтракали на третьем этаже дворца, зазвонил телефон, и полковник Луис Рафаэль Трухильо поднялся из-
