Им бы следовало приберечь это название исключительно для мрачных типов, поставщиков химических ядов, которые осаждают общественные писсуары, ночные бары и злачные места!
Увы, скоро я должен был стать причастным к этой контрабанде, отвратительной не только своим смертоносным товаром, но и безнравственностью ее противника, той полиции нравов, которая сама погрязла в пороках, оправдываясь тем, что она избавляет от них общество.
Когда Горгис принял партию груза в сотню таник, доставленную в этот раз, мне показалось, что он смутился, когда я спросил, к какому сроку он хотел бы получить все остальное.
– Я не могу вам сказать, ваш товар портится на жаре. Ему уже несколько лет, и я не знаю, какой окажется эта партия.
– Вскройте танику и убедитесь.
– Мне самому не в чем убеждаться, я передаю вам лишь то, что говорят мне клиенты. Они капризничают, поскольку сейчас в моде кокаин и героин, которые гораздо легче перевозить и с которыми намного удобнее обращаться.
Ставро стоял в стороне и то и дело качал головой с сокрушенным видом, словно отвергал доводы своего друга. Конечно, у обоих приятелей был ко мне деликатный разговор, но они не знали, с чего начать.
– В общем, – опять заговорил я, – речь идет о неожиданно возникшей конкуренции со стороны новых продуктов, на которые вы только что намекнули?
– Да, и об очень опасной для нас конкуренции, если мы дадим себя обойти.
– Не имеете ли вы в виду то, что вам придется заменить гашиш кокаином?
– О, нет, никогда! – воскликнули оба в один голос. Это был крик души, и я понял, что и тот, и другой без особой радости рассматривают вторжение этих наркотических веществ в их торговлю.
– Однако, если, как вы говорите, гашиш больше не идет…
– Его покупают и будут покупать всегда, ибо феллах невосприимчив к этим фармацевтическим гадостям, он не сможет обойтись без своего наргиле, который курит со времен фараонов, но если мы хотим уговорить перекупщиков приобрести оставшийся у вас запас, прежде чем он испортится, придется предложить им и кое-что «другое».
Горгису претило произносить вслух слова «кокаин» и «героин», точно он их стыдился.
– Во-первых, – продолжил я, – мой запас отнюдь не пропадет, он может храниться бесконечно долго, во-вторых, я лишен возможности раздобыть упомянутые наркотики.
– У меня они есть… то есть они находятся в Германии, на заводах «Мерк», но их нельзя переправить подпольно. Надо, чтобы фабрика выслала их в порт, где их транзит не запрещен, и я подумал в связи с этим о Джибути.
– Это возможно, но, если, допустим, мне удастся получить разрешение погрузить их на мое судно, за мной сразу же будет установлено наблюдение. Нет, к такого рода контрабанде у меня не лежит душа.
– И у меня тоже, поверьте, но, если мы этого не сделаем, продать ваш гашиш не удастся. Все мои конкуренты продают его вместе с новыми продуктами. Вам придется поступить так, или вы все потеряете.
У меня не хватило духу отказаться от надежды совершить новые плавания и так глупо потерять капитал. Может быть, это и было той бедой, которую я предчувствовал. Ставро объяснил мне, что в общем-то речь идет о незначительной партии (около ста килограммов кокаина и героина), но благодаря этому он сможет взять у меня весь мой запас из расчета по три фунта за одну оку (один килограмм двести граммов). И я сдался.
Обе лодки подняли паруса и устремились к Суэцкому заливу. Теперь настал их черед рисковать, я же избавился от всех забот.
Поскольку мне уже нечего было опасаться, я поплыл с попутным ветром маршрутом пароходов, вдоль оси Красного моря, к Джибути.
Х
После восьми дней приятного плавания с попутным ветром я увидел архипелаг Ханиш. Мы подошли к нему на заходе солнца, когда ветер начал быстро ослабевать. Опасаясь штиля и встречных течений, которые вынудили бы меня включить мотор, я предпочел сберечь тот небольшой запас мазута, который еще оставался, а заодно дать своим людям и самому себе возможность ночного отдыха. Вероятно, истинной причиной, заставившей меня воспользоваться этой остановкой, было все же желание тщательно осмотреть пляж, к которому причалил негр, «вышедший из моря».
Ранним утром я отправился на сушу и вместе с двумя матросами дошел по берегу до хижины, брошенной двумя суданцами. На песке, обнажившемся в результате последнего прилива в новолуние, не было никаких следов. Таким образом, с тех пор как мы побывали здесь в прошлый раз, никто не останавливался на острове. Дальше, в глубине, все было стерто ветром. Я собирался уже повернуть назад, когда Кадижета, который ушел довольно далеко к восточной оконечности острова, стал подавать мне знаки. Я подбежал к нему, и он показал на небольшой кожаный мешочек, выцветший от яркого солнечного света и лежавший под бугорком, вроде тех, что образуются пред какой-нибудь преградой, останавливающей наносимый ветром песок. Мешочек был пуст, и его сторона, обращенная к земле, была вспорота.
Принадлежал ли он беглецу? Вряд ли, потому что напоминал сумочки, которые носят европейские женщины. Кажется, оправа была серебряной, но в сумке не было ничего, что позволяло бы определить ее происхождение.
На разрезанной стороне, несмотря на то, что кожа там совсем задубела, еще можно было различить выдавленные инициалы. Без сомнения, это были буквы А и В. Я взял с собой эту вещицу – и так поступил бы всякий моряк, подбирающий все, что найдет на берегу, – возможно, рассчитывая использовать когда-нибудь оправу… Инстинкт старьевщика присущ почти всем нам.
Мои матросы тоже набрали какого-то хлама, однако обладавшего своей таинственной историей, которая делает столь притягательными предметы, выброшенные на берег прибоем.
Я был далек от того, чтобы усмотреть какую-то связь между загадочным негром и этой сумочкой, оказавшейся в море вместе с пустыми ящиками, склянками и старыми швабрами.
