являюсь представителем метрополии и в области применения налоговых законов подчиняюсь лишь министру внутренних дел.
Я подумал: как хорошо, что накануне я нанес ему визит. Если бы эта проклятая телеграмма попала к нему раньше, он передал бы ее в канцелярию губернатора и отнесся к этой ситуации совсем иначе; без сомнений он пустил бы в ход все средства, чтобы задержать мое отплытие, вплоть до указа, запрещающего транзит.
XIV
Возникший переполох убедил меня в необходимости как можно быстрее избавиться от компрометирующих товаров. Их присутствие в порту, как только всем станет известно, о чем идет речь, возбудит весьма пагубное любопытство.
Поэтому я в спешном порядке стал готовить «Альтаир» к тому, чтобы сразу же после оформления транзита выйти в море.
Наконец пароход прибыл. Я уплатил за сверхурочную работу, чтобы таможенные операции не прекращались и после закрытия контор; это позволит мне поднять парус непосредственно в день прибытия товара.
Согласно положению, я двинулся в путь под эскортом таможенного катера и, когда мы доплыли до границы территориальных вод, взял курс в открытое море.
Торопился я не зря, так как, едва скрылись за горизонтом паруса моего судна, временно исполняющий обязанности губернатора, некто Аликc (Шапон-Бессак за день до этого уехал в отпуск), большой друг Ломбарди, уведомил таможню, что ей надлежит арестовать наркотики по постановлению суда.
Югоннье, как я узнал позднее, нашел какое-то изощренное удовольствие в том, чтобы способствовать моему скорейшему исчезновению, ибо он догадывался, что губернатор Аликc, его соперник, который узурпировал эту должность в ущерб ему, воспользуется своими высокими полномочиями и навяжет свою волю. Поэтому Югоннье задержал таможенный манифест парохода, и господин Аликc узнал о поступлении моих товаров уже после того, как я уехал. Так что Югоннье не без ехидства сообщил ему, что я плыву к берегам Аравии, находясь за пределами наших территориальных вод.
Удар не достиг цели, однако игра была всего лишь отложена: со мной рассчитывали разделаться, когда я вернусь назад.
Самым благоразумным было как можно быстрее покинуть территориальные воды, но иногда у меня возникает такое чувство, что я должен бросить вызов судьбе, и я совершаю самые опрометчивые поступки. Любой разумный человек, знающий о том, что администрация относится к нему враждебно, опасался бы, что она вышлет ему вдогонку «Пинасе», свое самое быстроходное судно, приобретенное недавно господином Шапон-Бессаком конечно же из-за меня. Я знал, что с точки зрения закона придраться не к чему и что право на моей стороне, но еще лучше мне было известно, как ловко «принц», колониальный принц, умеет воспользоваться своим правом, «правом принца», иначе говоря, высшими государственными соображениями. У меня не было никаких иллюзий на сей счет, стало быть, я с полным пониманием дела и вполне осознавая свою дерзость решил встать на якорь в Обоке, чтобы немедленно погрузить там на судно партию гашиша. Я не взял товар по дороге в Джибути, потому что подвергал бы себя риску обнаружения наркотиков, если бы в силу каких-то непредвиденных, но весьма вероятных обстоятельств таможне пришло в голову провести тщательный досмотр судна. Товары, столь категорически запрещенные для ввоза, вроде тех, что я ждал из Германии, должны были, конечно, вызвать особые меры предосторожности. Поэтому я решил прибыть в Джибути пустым и после того, как опасный груз будет перегружен на судно, сперва отправиться за Рас-Бир, расположенный в десяти милях к северу от Обока, и выгрузить товары в том месте, где, по моим сведениям, находился превосходный тайник: глубокая яма, расположенная у подножия прибрежной скалы на уровне средних приливов. Избавившись таким образом от компрометирующих ящиков, я мог, ничего не опасаясь, войти на рейд Обока и погрузить там на «Альтаир» две тонны еще оставшегося у меня после возвращения из Эфиопии знаменитого «шарраса».
Таковы были мои разумные намерения, когда около полуночи я заметил небольшой фонарь, отметивший край рифа Обока. Я мог таким образом, продолжая плавание, добраться до тайника задолго до рассвета и наилучшим образом осуществить свой тщательно продуманный план. Но почему я вдруг изменил свое решение? Возможно, за эти шесть часов плавания в открытом море глухое бормотанье воды, безбрежность ночного пространства, сильный ветер, подгонявший мое судно, привели к тому, что мне показались ничтожными хлопоты администрации и все мои ребяческие страхи сухопутного человека оказались вдруг развеянными.
Короче говоря, увидев слабый огонек, который словно подавал мне знак, я перестал слушать голос разума и взял курс на него. Через полчаса «Альтаир» бросил якорь на своем обычном месте на рейде Обока.
Я сразу же сошел на берег, чтобы провести остаток ночи в покое у себя дома на террасе, точно мое судно было невиннейшей прогулочной яхтой. Я был свободен от какого-либо страха, будто напрочь позабыл о двухстах килограммах наркотиков, находившихся на борту. Я был уверен, что ничего дурного не произойдет.
Подобные настроения уже неоднократно, в обстоятельствах на редкость критических, заставляли меня поступать с безрассудством, вопреки всякой логике, и, однако, всякий раз это внешнее отсутствие осознания опасности позволяло мне избегать еще более худших неприятностей. Я чувствовал, что и сегодня некая высшая сила подменила мою собственную волю и что мне следует ей подчиниться.
Ранним утром, после завтрака, когда поднимающееся солнце прогнало меня с террасы, я отправился к старому губернаторскому дворцу, «чайной коробке», как я называл это здание из-за его формы, собираясь навестить резидента. На самом же деле речь шла о невзрачном унтер-офицере, который совмещал в одном лице функции начальника порта, таможенника и администратора. Этот чиновничий аппарат, совершенно излишний в этой глуши, разумеется, был необходим только для того, чтобы оправдать размеры бюджета; впрочем, он использовался для удовлетворения личных потребностей. Бедняга сержант томился от одиночества, пустоту которого он не мог заполнить хотя бы робкими проявлениями внутренней жизни. Его многочисленные обязанности практически не находили себе применения в этом знойном и заброшенном уголке, где в узкой полоске тени, отбрасываемой несколькими кусками развалившейся стены, нашли приют убогие бедуины и их козы.
Если не считать того, что каждую неделю сюда приплывал небольшой парусник администрации, привозивший сержанту немного льда и старые иллюстрированные журналы, его дни тянулись нескончаемой и однообразной чередой, напоминая дни заключенного, отрезанного от внешнего мира. Останавливаясь в Обоке, я наведывался в резиденцию только в день приезда или отъезда, чтобы выполнить какие-то дурацкие навигационные формальности.
В остальное время меня никто не видел, к этому привыкли, и я, будучи причислен к категории нелюдимов, старался оправдать эту репутацию.
