содрогнулась, как тело от долгого мучительного пребывания в скорченном состоянии.
– Ты здесь, Гранатовый Цветок? – открыла глаза Тита. – Какие у тебя холодные губы! Миленький, да ведь ты промок до нитки!
– Не беда, – ответил хриплым голосом юноша. – Дайка я посмотрю, что там наружи творится.
Он выполз очень осторожно – так, чтоб мокрое сено не свалилось на девушку. Дождь чуть покрапывал, и воз не трогался с места, очевидно, только потому, что хозяин его крепко спал под остатками разметанного ветром сена.
– Ну как? Пойдем?
– Дождь перестал, но ветер прямо валит с ног… Как бы нас не унес…
– Может, я помогу?
Он наклонился, а когда выпрямился, маленькая Тита уже висела у него на шее.
– Не бойся: с такой колодкой на шее ветер не сдвинет тебя с места.
Солнце уже закатилось, но было еще светло, так что Квинтипор хорошо видел беззаботно смеющееся личико и ясные глаза, сверкающие ярче и радостней, чем обычно.
«Они видят все, а что у меня в душе, через них не разглядишь», – вспомнилась первая встреча. Однако источник горечи начал уже успокаиваться. Пена гнева сошла, осталась только щемящая боль.
Пока они, не обмениваясь ни словом – на таком ветру не то что говорить, и кричать-то было бесполезно, – добрели до Байи, совсем стемнело. Окутанная черной вуалью Нокс, мать сна и смерти, гасила звезды на небе и лампы в виллах.
– А теперь ты пойдешь ко мне, – промолвила девушка, зябко прильнув к юноше, когда они прошли всю аллею, ведущую ко дворцу Максимиана. – Трулла испечет нам пирог и вскипятит медового вина.
– Уже поздно, маленькая Тита, – нерешительно промолвил он.
– Что поздно? – стала она ласкаться к нему. – Поцеловать меня поздно?
– Ты ведь устала.
– Значит, глаза мои в темноте не светят? Если б ты их видел, так не сказал бы, что я устала. Как чудесно спала я у тебя на коленях! И хочу так же заснуть дома!.. Даже если никогда больше не проснусь! Понимаешь, мой мальчик?
Рука ее скользнула вверх по руке юноши, под зеленую одежду.
– Ты тоже замерз – не меньше меня! Кто согреет тебя, если ты уйдешь? И меня кто согреет, если ты меня покинешь?.. Неужели ты не понимаешь, Гранатовый Цветок, что ни тебя без меня, ни меня без тебя просто нет на свете?!
– Понимаю, маленькая Тита, – сдавленным голосом ответил юноша. – Ведь, кроме тебя, – у меня нет никого!
– А у меня, по-твоему, есть? – отдернула она свои руки. – Как ты думаешь, Гранатовый Цветок?
Несколько шагов она прошла вперед одна, потом вернулась.
– Пойдем же, пойдем! Ведь если Трулла спит, ее ничем не разбудишь, – потянула она юношу за собой.
Но тот отступил назад.
– Нет, маленькая Тита, не могу… Трулла…
– Труллы испугался? – жестко спросила она. – Да она за меня жизнь отдаст. У меня никогда не было от нее никаких тайн.
Кинжал не поразил бы сердце юноши с такой болью, как это безграничное доверие к старухе. От Труллы у нее никогда не было никаких тайн! Значит, было много-много тайн, о которых знает нянька!
– Нет. Я боюсь не Труллы, маленькая Тита.
– А ты ничего не бойся!.. Я, дочь цезаря, готова для тебя на все! Я целовала тебя на городском рынке. Целовала перед ликом Дианы. Если ты не побоишься, поцелую среди бела дня на крыше дворца, у всех на виду! Но ты боишься!
Таких речей юноша никогда еще от нее не слышал. Гордость, гнев, досада ослабили даже любовь.
– Только тебя боюсь я, – попробовал он поймать ее за руку.
Но она вырвала руку.
– Боишься меня! Когда я хочу вся, целиком быть твоей?
– Да, боюсь… потому что не знаю тебя.
Девушка рассмеялась каким-то воркующим смехом.
– Маленький мальчик! Да не будь ты таким трусишкой, давно бы мог меня узнать. Разве я прячусь от тебя?
– Ты прятала от меня душу свою, маленькая Тита, – с тихой печалью промолвил юноша.
– Душу?! – чуть слышно воскликнула девушка.
– Самую пугливую бабочку легче поймать. Сколько раз я тянулся к ней, и когда уж казалось – поймал, она опять порхала далеко-далеко. А где – мне неизвестно.
– Мою душу? – переспросила девушка.
