августов, чтобы встретить их в портале дворца. Но императрица, шестнадцать лет не бывавшая среди людей, тотчас вернулась на свое кресло, – а за ней и остальные.
На южном конце форума всадников задержала огромная толпа, заслонившая выход на улицу Сингон. Люди хотели видеть императора: в их возгласах все время повторялось имя Диоклетиана. При свете факелов было видно, что почти все эти люди – мужчины, женщины и дети – одеты бедно. В первом ряду, энергично жестикулируя, стояли портовые грузчики, поденщики и слуги; за ними чернела густая толпа. Их предводитель – сгорбленный лысый старик, по виду крестьянин, – держал в руке пальмовую ветвь. Он что- то сказал центуриону всадников; тот, выслушав его, доложил Диоклетиану. Император, знаком повелев солдатам оставаться на месте, вышел вперед. Лысый старик, став на колени и положив пальмовую ветвь к ногам Диоклетиана, возгласил:
– Слава сыну Давидову!
Остальные, расстилая свои хламиды на пути Диоклетиана, восклицали:
– Благословен грядый во имя господне!
Император с приветливым выражением лица шел между рядами оборванцев, ступая по расстеленным на земле одеждам. Вверху, на крыше, Констанций с Константином обменялись быстрым взглядом. Галерий, больно стиснув Максентию локоть, промолвил:
– Посмотри… И тут безбожники!
Принцепс охнул от боли.
– Что с тобой? – удивилась Титанилла.
– Получи то, чем угостил меня твой отец, – ответил Максентий, ущипнув ее за руку.
Девушка, украдкой взглянув на Квинтипора, заметила, что тот побледнел. Она с улыбкой взяла принцепса под руку.
9
С самого обеда Саприция твердила мужу, чтобы тот пошел на форум встречать императора. Но садовник в ответ повторял:
– Не буду я толкаться в этом стаде! Никуда не пойду, пока хозяин сам не позовет. Ты что, старуха, не знаешь меня?
– Как же, как же! Мне ли старика своего не знать! Будешь, значит, дожидаться, пока Император приглашенье пришлет: господину садовнику и его дражайшей фамилии…
– Вот увидишь, старуха, так и будет!.. Императору за ужином кусок в горло не полезет, пока я самолично приятного аппетита ему не пожелаю.
– Вон что?.. Ну, а я?.. По-твоему, меня он и видеть не захочет?
– С тобой он после ужина успеет повидаться.
Так они подтрунивали друг над другом, пока от портала дворца к ним не донеслись торжественные звуки труб, которыми приветствовали божественных государей у порога их обиталища.
– Теперь уж хозяин наверняка не пришлет за тобой. Наколи лучше дровишек, – выглянув из кухни, сказала Саприция.
– Ну-ну, не командуй! – огрызнулся Квинт, изо всех сил стараясь втиснуть ногу в старый солдатский башмак. – Разуй глаза-то: я опять солдат, а не садовник!.. А дров я тебе еще утром нарубил. Посмотри, вон там в углу… Не знаешь, собака, какой нынче день-то?!..
Последняя фраза относилась к башмаку. Было девятое ноября – годовщина освобождения императором Квинта от военной службы. Каждый год садовник надевал в этот день все солдатское. Доставал свой грубошерстный военный плащ, свой кожаный шлем и вместо деревянных башмаков натягивал солдатские калиги. С плащом было просто: его можно обернуть вокруг худого стариковского тела хоть дважды. Но ссохшиеся башмаки налезали на отверделые ступни все менее охотно.
– Клянусь Меркурием[80]! – топая ногой, бормотал Квинт. – От готов в такой обуви, пожалуй, удерешь, а вот женщину не догонишь!
Но женщина появилась из кухни сама и, вытирая глаза платком, обрушилась на мужа:
– Что ж это за дрова?! Дым один!.. Все глаза выело!..
Квинт, копаясь у себя в сундучке, с раздражением ответил:
– Почем я знал, что старый негодник даже на дрова не годится!
– Ты это о себе, что ли, вояка?
– Нет, мать!.. Тот воитель поизносился, пожалуй, еще побольше меня!
– Кто такой?
– Да Приап.[81]
– Бог Приап?! – всплеснула руками Саприция.
– В том-то и дело, что для бога он староват. Ну, я и пустил его на дрова.
– Ох-ох-ох, Квинт!.. Что ты наделал?!
– Чего разохалась! Ты подумай сама: ему у нас только и дела было, что ворон пугать в винограднике. А нынче утром гляжу: поклевали, проклятые, весь черный виноград. А я-то берег его для императора. Схватил я топор и говорю: «Что, старый бездельник, и тут осрамился? Отправляйся теперь в печь, хоть там порадуешь мою старуху…» Что-то шлем никак не найду… не стянула ли ты и его?
Саприция благоразумно отступила под дымовой завесой, сотканной из бренных останков бога, принесенного в жертву повседневным нуждам. Зная по опыту, что мужчинам явно не хватает житейской
