Он сразу решил, что это она, и удивился тому, как далеки были от действительности его фантазии. Теперь, когда он увидел эту Де Керини, и Манкузо представился ему в истинном свете: нечто среднее между сердцеедом и альфонсом. В самом деле, Де Керини была как раз такой женщиной, к которой мужчина вроде Манкузо мог привязаться: уже не молодая, крупная, высокая, с пышными формами и правильным, кукольным лицом, обрамленным белокурыми волосами, тщательно причесанными и надушенными. Она вошла бесшумно и с каким-то кошачьим выражением пристально поглядела на Сильвио черными бархатистыми глазами, в которых таилась загадочная улыбка.
— Ах, простите, — проговорила она чуть насмешливо, как показалось Сильвио, и, покачивая бедрами, прошла среди цветов, мебели и безделушек в конец гостиной. — Простите. Джино предупредил меня, что вы придете, но у меня, признаться, совсем из головы вылетело.
Взяв ящичек с сигаретами, она села рядом с Сильвио, и он почувствовал, как его обволакивает волна густого запаха. Капот приоткрывал белую пухлую грудь; на щеке, сморщившейся в улыбке, была маленькая черная родинка, какими в старину восхищались мужчины; плавные и изящные движения женщины, когда она закуривала, склонив голову набок и сощурив улыбающиеся глаза, как нельзя более гармонировали с жеманным стилем гостиной.
— Да, я разговаривал с синьором Манкузо, — начал Сильвио в некотором замешательстве, — он просил меня набросать проект, и я принес его… вот… — Он развернул чертежи и разложил их на столе. — Это нижний этаж, начал он, смущаясь. — Как видите, я должен был учитывать особенности участка, который оставляет желать лучшего.
Он давал объяснения, показывая комнату за комнатой, развивая свои мысли и в смущении порой противореча себе; Де Керини даже не наклонилась над чертежами и смотрела на них издалека, куря и улыбаясь глазами.
— Вы напрасно стараетесь, — сказала она наконец, — я к этому имею отношение лишь постольку, поскольку… Не знаю даже, буду ли я жить в этом доме. Вы должны поговорить обо всем этом с моей дочерью…
Сильвио посмотрел на нее с удивлением.
— Простите, — сказал он, помолчав, — может быть, я не так понял… Разве не вы невеста синьора Манкузо?
Женщина рассмеялась с нарочитой скромностью, хотя явно была польщена.
— Вы приняли меня за его невесту? — сказала она. — Вот Джино посмеется, когда услышит… Нет, — добавила она кокетливо, — я уже старуха, у меня девятнадцатилетняя дочь… Это она выходит замуж, а не я.
Сильвио все еще не мог опомниться.
'Итак, я снова обманулся', — подумал он. То, что замуж выходит не сама Де Керини, а ее дочь, казалось ему вполне естественным, учитывая возраст Манкузо; и все же, непонятно почему, ему трудно было этому поверить. 'Что тут странного? — подумал он наконец, приходя в себя от удивления. — Ничего, ровным счетом ничего… Девятнадцатилетняя девушка выходит за тридцатипятилетнего мужчину… Такое бывает сплошь и рядом'. Но он ничем не выдал свои мысли.
— Понимаю, — сказал он, помолчав. — В таком случае мне надо познакомиться с вашей дочерью и обсудить все с ней…
— Она уехала с женихом за город на прогулку, — сказала Де Керини, глянув в окно. — Знаете, жених с невестой, им хочется побольше быть вместе… Но они должны вернуться с минуты на минуту.
Сильвио понял, что ему ничего не остается, кроме как завязать легкий разговор, словно он пришел просто в гости. Но вместе с тем его охватило жгучее любопытство узнать побольше о Манкузо и дочери Де Керини.
— И давно они помолвлены?
— Скоро месяц, — ответила Де Керини с материнской гордостью. — Я хочу сказать — официально… Но они давно любят друг друга.
— И когда же свадьба?
— На днях…
— Так скоро? — заметил Сильвио, не зная, что сказать.
Но Де Керини не смутилась.
— Да, мы хотим сделать это как можно скорей… Не важно, что дом еще не готов. Они будут пока жить у меня… Я не люблю длительных помолвок… Во-первых, они часто кончаются ничем, и потом люди, видя девушку все время с одним и тем же мужчиной, забывают, что это ее жених, и начинают сплетничать… Не говоря уже о многих других неудобствах, которые вы сами легко можете себе представить.
Все больше смущаясь, Сильвио утвердительно кивнул.
'Эта Де Керини, — подумал он, — рассуждает более естественно и здраво, чем можно было ожидать. В ней говорит мать, которая любит свою дочь и заботится о ее чести'. И все же, неизвестно почему, все это казалось ему необъяснимо странным. Он продолжал задавать самые обычные и общепринятые вопросы, какие приходили ему в голову, — о свадебном путешествии, о том, в какой церкви будет венчание, о будущих детях и так далее в том же духе, — и не мог не заметить, что Де Керини отвечает ему со светской любезностью, даже чересчур безукоризненно, с той нарочитостью, к какой часто прибегают актеры, когда им не удается по-настоящему войти в роль. Де Керини, несомненно, была образцовая мать, даже слишком образцовая, чтобы этому можно было поверить. Между тем среди всех этих разговоров она, несмотря на спокойствие своего томного и жеманного лица, начала обнаруживать некоторую тревогу, поглядывая на окно всякий раз, как на улице слышался шум автомобиля.
— Мне не нравится, что они запаздывают, — сказала она наконец. — Обычно я не отпускаю их одних, всюду езжу вместе с ними… Это мой долг… Потом, когда они поженятся, пускай делают, что хотят… Но пока она моя дочь, а синьор Манкузо всего только синьор Манкузо, я здесь распоряжаюсь… Я и никто другой…
Эти слова были сказаны властным тоном, и на лице женщины появилось злое выражение. 'Да, она далеко не сентиментальна и не слезлива, эта Де Керини, подумал Сильвио, забавляясь. — Она, наверно, исполнена деспотических чувств и способна быть не только властной, но и безжалостной; внутри она так и кипит, но умело скрывает это с помощью суровости, хитрости и бесконечных уловок. Это человек, обладающий талантами, которые зря растрачиваются на семейные и светские пустяки. Она была бы гораздо более на месте, руководя каким-нибудь выгодным и не совсем честным делом или даже восседая на троне, окруженная министрами, генералами, камергерами, фаворитами и лакеями. Интрига, большая политическая интрига — вот что ей нужно'. Пока он думал это, она становилась все беспокойнее и наконец, словно больше не могла сдерживать свое нетерпение, встала и начала расхаживать по комнате. Походка у нее была удивительно легкая, и когда она ходила, колыхая пышными формами, то была похожа на одну из тех свирепых и терпеливых хищниц, которые ходят взад-вперед по тесной клетке под взглядами бездельников, пришедших в воскресенье поглазеть на нее.
— Вы меня извините, я тут кое-чем займусь, — сказала она, подходя к одной из высоких ваз и вынимая оттуда цветы. — Ведь если я этого не сделаю, значит, не сделает никто. Посмотрите на эти цветы: вот уже неделю в вазах не меняют воду… И кроме того, они совсем завяли и дурно пахнут.
Говоря это, она переходила от одной вазы к другой и вынимала цветы; потом, прижимая увядшие и вонючие растения к пышной груди, подошла к окну и выглянула в мягкую, летнюю ночь.
— Просто ума не приложу, что с ней такое, — сказала она о дочери. Ведь оба они знают, что вы должны прийти… Кроме всего прочего, это непростительное пренебрежение к вам.
И не слушая протестов Сильвио, она вышла.
Но он недолго оставался один. Одурманенный запахом духов и цветов, он подошел к окну подышать свежим воздухом и вскоре увидел, что у ограды под низкими платанами остановился автомобиль. Потом скрипнула калитка и в саду появился Манкузо, весь в белом, в надвинутой на глаза шляпе, а за ним тонкая фигурка девушки, дочери Де Керини. Они, не разговаривая, прошли под окном, у которого стоял Сильвио. Но, поравнявшись с окном, девушка подняла голову и посмотрела на юношу без любопытства или удивления, как будто это был не ее дом и она оказалась здесь случайно. Лицо у нее было широкое, круглое, одновременно детское и необычайно серьезное, глаза большие, глубокие, прикрытые тяжелыми капризными веками. Больше он ничего не разглядел в полумраке, но едва ли это могло бы изменить первое
