При этих словах Ремиджо замедлил темп и попал себе лопатой по ноге. Маринезе повернул лопату у него в руках и сказал:
— Вот как надо держать лопату… и когда всаживаешь ее в землю, придавливай ногой, иначе ничего не выкопаешь. — Потом добавил: — Копайте и в длину и в ширину… метра на два… не больше… Клад там… внизу… А я пока пройдусь…
Но тут я ему сказал:
— Нет, ты останешься здесь.
Он возразил:
— Чего ты боишься?.. Я же сказал тебе, что клад — твой.
Так мы копали изо всех сил, сначала на поверхности, потом все глубже и глубже — в том четырехугольнике, который я очертил концом лопаты. Земля была твердая, сухая, все время попадались камни да корни. Я отбрасывал ее в сторону, в кучу, а Маринезе, который стоял рядом, отметал ногою камни и давал нам советы:
— Полегче… Вырви этот корень… Выброси этот камень…
Мне попалась под лопату кость, длинная и черная; он взял ее в руки, осмотрел и проговорил:
— Это кость — коровья… Видишь, ты уже начинаешь кое-что находить.
Я не понимал, говорит ли он всерьез или шутит. Несмотря на ночную прохладу, я был весь мокрый от пота. Время от времени я взглядывал на Ремиджо: он тоже старался изо всех сил и совсем запарился, и это бесило меня. Мы все копали и копали, но ничего не находили. Мы уже вырыли прямоугольную яму, глубиной почти в метр, земля на дне ее была сырая, рассыпчатая, темная, но никаких признаков ларца, шкатулки, мешка или чего-нибудь в этом роде мы не обнаружили. Тогда я приказал Ремиджо:
— Брось копать! — потом вылез из ямы и обратился к Маринезе: — Ну, так где же клад? Там ничего нет, ровно ничего! Ты что, посмеялся над нами, что ли?
Вынув изо рта трубку, он ответил:
— Тебе нужен клад? Сейчас я тебе его покажу, этот клад…
На этот раз я даже не стал его удерживать, потому что уже совершенно выбился из сил и в глубине души почти охладел к своей затее. Старик направился к сарайчику, которого я до этого не замечал: он находился у самой стены и был скрыт деревьями. Ремиджо сказал:
— Старик удерет.
— Не удерет, — возразил я, вытирая пот и тяжело опираясь на лопату. И в самом деле, минутой позже Маринезе вышел из сарайчика, толкая тачку, доверху наполненную, как мне показалось, навозом. Подвезя тачку к яме, он сбросил в нее навоз, потом спустился туда сам и принялся разравнивать навоз руками. Я нерешительно спросил:
— А где же клад?
А он в ответ:
— Вот тебе и клад; посмотри, какой прекрасный клад! — С этими словами он захватил рукою влажный и вонючий навоз и растер его у меня под носом. Посмотри только! Разве это не похоже на золото? Его сделала корова… Посмотри, что за клад… Где ты еще найдешь такой? Вот он — клад!
Он говорил сам с собой, не обращая на нас ни малейшего внимания, потом, все еще продолжая бормотать, вылез из ямы, снова взялся за тачку, еще раз нагрузил ее в сарайчике, возвратился к яме и снова ссыпал в нее навоз. И опять разравнивал его ладонью, приговаривая:
— Видишь, какой клад?.. Вот он — клад…
Я посмотрел на Ремиджо, Ремиджо — на меня. Собравшись с духом, я снова достал револьвер. Но старик оттолкнул мою руку точно соломинку:
— Убери руки-то, убери… Если хочешь иметь серебро, знаешь, где его найти?
— Где? — спросил я простодушно.
— В магазине… Дай им несколько тысячных билетов и получишь сколько угодно.
Одним словом, он над нами подшутил.
— Так для чего же ты заставил нас рыть эту яму? — спросил Ремиджо еле слышно.
Он ответил:
— Яма для удобрений… Она мне как раз нужна была… Вот вы и избавили меня от лишних трудов…
Я чувствовал себя совершенно уничтоженным. Может быть, следовало бы хорошенько пригрозить старику или даже выстрелить в него. Но после всех этих бесплодных поисков, после всех разочарований я даже не испытывал гнева. Я только спросил:
— Так, значит, никакого клада нет?
И мне почти хотелось, чтобы Марииезе подтвердил, что клада нет. Но коварный старик ответил:
— И нету и есть.
— Что это значит?
— А это значит, что если бы ты пришел ко мне по-хорошему, днем, клад, может быть, и оказался бы… Но так… его нет.
И не обращая больше на нас внимания, он направился к своей лачуге. Я побежал за ним задыхаясь и схватил за рукав:
— Маринезе… ради господа бога…
Он повернулся ко мне в пол-оборота и спросил:
— Почему же ты не стреляешь? Разве у тебя нет пистолета?
Я отвечал:
— Не хочу я стрелять… Поделим пополам.
А он:
— Скажи-ка лучше правду: у тебя просто не хватает смелости выстрелить… Вот видишь, ни на что-то ты не годен… Другой бы на твоем месте обязательно выстрелил… Немцы, те стреляли.
— Но я же не немец.
— Ну, раз ты не немец, то тогда спокойной ночи. — И с этими словами он вошел к себе в лачугу и захлопнул дверь перед моим носом.
Так окончилась эта история с кладом. На следующий день, в обычное время, Маринезе вошел в остерию и, когда я подавал ему вино, воскликнул:
— А! Это ты, тот самый, что приходил за кладом… А где же пистолет, куда ты его дел?
К счастью, никто не обратил внимания на его слова, потому что, как я уже говорил, он всегда много болтал и по большей части нес всякий вздор. Но все же я не чувствовал себя в безопасности. Да и, кроме того, не особенно-то приятно было, что меня оставили в дураках и что все это видел и знал Ремиджо, который теперь надо мной смеялся, как будто он и сам не поверил поначалу в клад. И потому, воспользовавшись сделанным мне предложением, я перешел на работу в тратторию в Транстевере, на площади Сан-Козимато. А Ремиджо остался в остерии у ворот Сан-Панкрацио.
Конкуренция
Говорят, что конкуренция — гвоздь торговли. Во всяком случае, так уверял мой дед, когда я был еще совсем маленький. У него была посудная лавка, и из-за этой самой конкуренции бедняга дважды прогорал. Закон конкуренции дед объяснял мне так:
— Это железный закон, и увильнуть от пего не удастся никому… Положим, я открываю на виа делль Анима посудный магазин, торгую, так сказать, тарелками, мисками, чашками, стаканами… А чуть подальше па этой же самой улице кто-нибудь другой открывает второй точно такой же магазин… Он начинает со мной конкурировать, другими словами, продавать такую же посуду, что и я, но дешевле… Покупатели переходят к нему, а я прогораю… Вот это и есть закон конкуренции.
— Но дедушка, — говорил я, — если ты опять прогоришь, мы все умрем с голоду.
— Вот именно, — отвечал дед, ликуя, — вы все умираете с голоду, а покупатель остается в
