полная противоположность Пине, тоже собиралась сесть на это место. Нужно сказать, что Пина не просто села, она прямо-таки проскользнула под девушку именно в ту минуту, когда та, как человек хорошо воспитанный, медленно опускалась на скамейку. Получилось так, что бедняжка чуть не села на колени к Пине. Она тотчас же подскочила и смущенно сказала:
— Это мое место.
— Нет мое… ведь сижу на нем я.
— Но вы заняли его как раз, когда я садилась… Все это видели. Как можно так вести себя?
— Как надо, так и веду.
— Синьорина, — голос девушки был мягок, но решителен, — встаньте, не то я позову контролера.
Угроза вызвать контролера в этой тесноте была просто смехотворной. И Пина в самом деле громко расхохоталась. Тогда девушка, пытаясь взять ее за руку, сказала:
— Встаньте, синьорина!
Но Пина больно ударила ее по руке:
— Руки прочь!
Тут вмешался отец девушки — старик с седыми усами, в рубашке с отложным воротником, обнажавшей его морщинистую шею.
— Синьорина, вы поступили очень дурно, ударив мою дочь… тем более, что она права… так что встаньте.
— А ты кто такой?
— Человек, который мог бы быть вашим отцом.
— Моим отцом? Ты хочешь сказать — моим дедушкой? Что нужно от меня этому старикашке? — она обращалась к тем, кто смотрел на эту сцену и, как я заметил, вовсе не смеялся.
— Синьорина, вы должны уступить место, — теперь старик властно повысил голос.
И тотчас же Пина пронзительно закричала:
— Маурицио!
Маурицио — это я. Нехотя, понимая, что Пина неправа — а впрочем, даже если бы она и была права, все равно мне приходилось выступать против старого человека и выглядеть нахалом, — я подошел к нему и вяло проговорил:
— Послушайте, я советую вам не настаивать.
Он посмотрел на меня, пораженный, покачал головой, потом сказал:
— Ну, что ж… Видно, нет уже на свете воспитанных людей. — И он вернулся к своей дочери.
Вокруг нас поднялся возмущенный ропот. Кто-то сказал:
— Хорошенькое дело… спорить со старым человеком… Уж хоть бы с возрастом посчитался.
Какой-то юноша встал и уступил девушке место:
— Синьорина, прошу вас, садитесь, — и посмотрел на меня с вызовом.
Я ничего не сказал, но весь кипел от злости, я был зол не столько на юношу, который, в конце концов, лишь показал свою воспитанность, сколько на Пину. Так, в молчании, под недобрыми взглядами всех пассажиров, мы с божьей помощью добрались до Остии.
На набережной я сказал Пине:
— Имей в виду, роль нахала мне вовсе не нравится… Все смотрели на нас со злобой и были правы.
— А мне на всех наплевать! Захотела сесть и села.
Мы подошли к купальням. Господи Иисусе, сколько народу! С каким трудом мы пробирались между голых тел, лежавших на солнце: буквально некуда было ступить. Служитель при купальнях предупредил нас, что нам придется устроиться в одной кабине с какими-то людьми. Пина нахмурилась, но ничего не сказала. Мы подошли к кабине. Она была занята семейством: отец и мать, оба толстые и пожилые, и двое детей — хорошенькая девушка, тоненькая, как тростиночка, и смуглый юноша лет двадцати. Они оказались очень милыми людьми и тотчас же наперебой принялись приглашать нас: пожалуйста, устраивайтесь, входите. Пина, которой не понравилось, что она должна делить с кем-то кабину, резко ответила:
— Мы и без вашего приглашения устроились бы.
Все четверо раскрыли рты от изумления. Девушка ехидно заметила:
— Какая принцесса пожаловала!
Пина оставалась некоторое время в кабине, а как только она вышла, раздался крик девушки:
— Мое платье!
Я увидел, что Пина, чтобы повесить свои вещи, бросила платье девушки на стул, скомкав его. Девушка вошла в кабину, взяла свое платье и повесила его поверх вещей Пины. Тогда Пина схватила ее платье и бросила на землю:
— Я не желаю, чтобы эти тряпки висели на моих вещах.
— Поднимите мое платье! — сказала девушка дрожащим голосом.
— Да ты, деточка, просто дура… И пальцем не пошевелю.
— Нет, вы поднимете!
Они стояли друг против друга, как два молодых петушка, и обе были очень хороши. Родители вскочили. Мать сказала:
— Как пришла, так только и знает, что скандалить.
Отец ворчал:
— Что это за манеры… Куда мы попали?
На этот раз я понял, что Пина зашла слишком далеко. Я вошел в кабину, поднял платье и спросил у девушки:
— Синьорина, куда прикажете его повесить?
Девушка, смягчившись, сказала, чтобы я повесил его на платье матери. Так я и сделал. Потом я закрылся в кабине и переоделся. Когда я вышел, то увидел, что Пина направляется к морю вместе с братом девушки. Они разговаривали и смеялись. Я понял, что Пина обозлилась за то, что я поднял платье, и хочет наказать меня. Но я все-таки подошел к ним и предложил:
— Пина, пойдем искупаемся?
— Иди сам… я пойду с… между прочим, как вас зовут?
— Лучано.
— Я пойду с Лучано.
Я ничего не сказал и пошел купаться один. Они побрели по пляжу вдоль берега и скоро скрылись из глаз. После купанья я обсох на песке и вернулся к кабине. Семья уже сидела за столом, на котором было полно всяких свертков, и завтракала. В сторонке Пина листала журнал. Она спросила обычным голосом:
— Может быть, мы тоже поедим?
Я взял сверток с завтраком и сел возле нее на ступеньки кабины. Развернул пакет, дал ей бутерброд, она его раскрыла и возмущенным голосом сказала:
— Что это такое? Ведь ты знаешь, что я не люблю ветчины!
— Но, Пина…
— Нет, я не стану есть!
— Синьорина, сделайте одолжение. — Юноша, под неодобрительными взглядами семьи, протянул ей бутерброд с холодной телятиной.
Заметили ли вы, что когда грубые люди стараются быть вежливыми, они выглядят просто смешными? Так и Пина с этим навязчивым парнем: она с улыбкой, больше похожей на гримасу, взяла бутерброд и откусила от него, продолжая улыбаться. Потом сказала, что ей тут неудобно, и пошла завтракать в тень за кабину. Я остался один. Вдруг до меня донесся ее голос:
— Дай мне что-нибудь попить! Ты что, хочешь, чтобы я подавилась?
Я встал и отнес ей бутылку вина. Она отпила немного, потом вдруг выплюнула все вино фонтаном на песок:
— Что это за гадость? Настоящий уксус!
— Но, Пина…
— Надоел: Пина, Пина.
