входит в их кодекс чести.
— Итак?
— Итак, мне нужно звание. Я уже говорил, что, когда офицер уходит в отставку, почти всегда в качестве красивого жеста ему присваивают очередное звание, чтобы он мог получить большую пенсию. Я сказал — почти, но не всегда. Меня, вероятно, лишили бы этой маленькой, милой светской любезности. Я уже использовал все внимание и помощь, положенные мне как члену клуба, когда меня оправдала следственная комиссия.
— Итак?
— Итак, я не могу шантажировать Холли.
— Зато я могу. Ты это хочешь сказать?
— Да, это я и хочу сказать.
— Продолжай, я хочу знать все.
— Генерал чувствовал себя неважно, когда я его разбудил. Его мутило с похмелья, и он был уверен, что, когда вернулся к себе в отель, у него было больше четырехсот долларов. Теперь его бумажник был пуст.
— Диди и Джоан основательно его обчистили.
— Лично я думаю, что они это заработали.
— Глядя на эти фотографии, Чарли, я убежден, что они заработали эти деньги. Продолжай.
— Я накормил его завтраком и уложил его вещи. Дал ему взаймы пару сотен долларов, чтобы расплатиться по счету в гостинице, на чаевые и на такси до аэропорта, потом сел и поговорил с ним начистоту.
— Тогда-то ты и пустил в ход фотографии?
— Да.
— Вот, наверно, был незабываемый момент!
— Да. Он совершенно не помнил, что фотографировался. И знаешь, что самое смешное?
— Ну-ну.
— Он все повторял: «И он сделал эти ужасные снимки с помощью моего рождественского подарка Сэл!» Я извинился, что познакомил тебя с ним. Сказал, что мало тебя знаю, что мы случайно встречались на фронте, где ты был корреспондентом, но потом обнаружил, что журналистика для тебя только побочное занятие. Я сказал ему, что твой настоящий бизнес — шантаж.
— Премного тебе благодарен.
— Я сказал ему, что ты зашел ко мне сегодня утром с целой пачкой фотографий, что те снимки, которые я ему показал, это лишь несколько менее сенсационных снимков из тех, которыми ты располагаешь, что ты требуешь двадцать пять тысяч долларов наличными, иначе намерен лично вручить снимки Сэл и начальству в Пентагоне.
— Как он воспринял это интересное сообщение?
— Его стошнило.
— Кажется, и меня сейчас стошнит.
— Капа, я был вынужден это сделать.
— Так же, как ты был вынужден растравить того капитана и забить его до смерти кулаками? Так же, как ты был вынужден завести в ловушку и погубить две роты на линии Зигфрида?
— Замолчи, черт тебя подери! Ты не имеешь права так со мной разговаривать!
— Я имею полное право разговаривать с тобой как угодно. Я купил это право, полковник. Я имею право расплющить тебя о стенку, если захочу. Кто тебе дал право использовать меня подобным образом с первого дня нашей встречи? Кто ты, черт возьми, такой, полковник Бронсон? Я не признаю божественной силы вашего вест-пойнтского кольца. Я не принадлежу к вашему паршивому клубу.
— Давай, давай. Я заслужил это, Капа.
— Нечего разыгрывать передо мной смирение. Чего я не переношу — это смиренных мерзавцев. Прости меня, но я не думаю, что наступит конец света, если ты не станешь бригадным генералом.
— Ты хочешь выслушать меня до конца или не хочешь?
— Еще бы! Конечно хочу.
— На чем я остановился?
— Генерала стошнило. Ты только что сказал, что я шантажист и что старушке Сэл по секрету покажут кое-какие пикантные снимочки. Кажется, ты еще упомянул, что я намерен накляузничать о них его начальнику в Пентагоне.
— Я сказал, что ты требуешь двадцать пять тысяч долларов, но мне, возможно, удастся пустить в ход свое влияние, нажать на тебя, получить фотографии и заставить тебя замолчать.
— Как же ты собирался это сделать?
— Я сказал ему, что мне кое-что известно о твоих грязных делишках.
— Что-что, а уж грязные делишки — твой хлеб.
Чарли взглянул на меня, покраснел и сжал кулаки.
— Ах, это тебя задевает? Бьет по больному месту? Думаешь, ты один имеешь право на жестокость?
— Я сказал ему, что вхож к издателю твоей газеты и что ты не рискнешь терять работу из-за паршивых двадцати пяти тысяч долларов. Я выразил уверенность, что сумею получить фотографии и заставить тебя молчать.
— Представляю, как он был тебе благодарен.
— Еще бы! Он сказал, что, если я сумею это сделать, он будет мне очень обязан.
— И ты, конечно, не преминул воспользоваться открывшейся возможностью?
— Я сказал, что, если мне удастся тебя уговорить, я буду рассчитывать на его благодарность. Он обещал сделать все, что я захочу, если я получу фотографии. Тогда я сказал, что хочу, чтобы мне присвоили звание, и предложил ему по возвращении в Вашингтон заняться этим делом, а я останусь здесь и буду обрабатывать тебя.
— Иначе говоря, ты намерен некоторое время помучить его неизвестностью?
— Армия долго мучила меня неизвестностью, Капа. Это может даже пойти Холли на пользу и немного убавить его пузо.
— Ты садист.
— Да, пожалуй.
— А еще распространяешься тут о своем одиночестве и своей дружбе ко мне. Да, ты действительно одинокий человек. Многие крупные гангстеры тоже были одинокими людьми.
— Брось, Капа. Ведь ничего особенно плохого я не сделал.
— Ты считаешь, что в твоих поступках нет ничего особенно плохого? Ты не видишь в том, что натворил, ничего безнравственного и бесчестного?
— В отношении Холли Хэллорена?
— Нет, черт возьми, в отношении меня, а не Холли Хэллорена. Меня. Понимаешь, меня!
— Неужели для тебя действительно имеет значение, что какой-то болван вроде Холли Хэллорена сочтет тебя шантажистом? Да наплевать тебе, что подумает Холли Хэллорен.
— Не в этом дело, полковник. Совсем не в этом.
— А в чем же дело?
— Дело в том, что ты так одержим мечтой о звезде на погонах, что дружба для тебя ни черта не значит. Ты готов раздавить любого, кто встанет на твоем пути, будь то немецкая армия, я или твоя жена.
— Маргарет здесь ни при чем. Очень жаль, что ты так относишься к этому, Капа.
— Какого же отношения ты ожидал?
— Я ожидал, ты поймешь, что есть у меня вожделенная цель, иначе я не стал бы делать того, что мне пришлось.
— Ступай-ка отсюда ко всем чертям, Чарли. Иди зарабатывать вторую звезду. Охота ли тебе оставаться бригадным генералом, если есть еще не использованные друзья?
Чарли встал, взял со стула шляпу и пальто, надел и направился к двери.
