хозяине тот лихорадочный боевой пыл, который и позволял ему не уступать призрачному врагу. Рингил пыхтел и потел, но за всем этим билась живая, насмешливая страсть.
Когда-то, вспомнил он в пылу схватки, у него это хорошо получалось.
А сияние определенно меркло. Тень в сердцевине света сгущалась и все меньше напоминала расплывчатое пятно неясной формы и все больше реального противника, которого можно убить. Теперь он точно видел непривычного разреза глаза, еще сияющие, но уже узнаваемые, как те органы, которыми они и были. Переливы голубого мерцания бледнели, растекались, и меч двенды не столько светился сам, сколько отражал холодный блеск Обруча. И все чаще за лязгом стали проступало лицо врага — бледное, костлявое, с узкими, будто щурящимися, глазами, оскаленными зубами — отражение его собственного. Схватка перестала быть сном и стала явью, тем, чем и была, — состязанием в танце, мерой стали, обещанием крови и смерти на холодных камнях двора.
Что ж, так тому и быть.
Двенда, как будто услышав его, бросился вперед с удвоенной быстротой. Рингил едва успевал отбиваться и лишь слабо контратаковал, не справляясь с наступательной инерцией. Он пошатнулся. Меч двенды прошил защиту, острие коснулось лица и скользнуло вниз, по плечу и груди. Рингил ощутил внезапный жар и понял, что помечен. Он закричал, рубанул наотмашь, но двенда опередил его, предугадав выпад, и Рейвенсфренд наткнулся на умело выставленный верхний блок. Укол в глаза тоже не принес успеха.
Враг наступал.
И неуверенный ответ помрачневшего торговца мифами: «Тут потребуется особенная ловкость и быстрота».
Следующую атаку Рингил провел без подготовки, начав ее из защитной стойки. Обычно такой маневр застает врага врасплох, но при этом требует особенной ловкости и координации. Клинок вверх и внутрь, наклон вперед, а не назад, и жестокий рубящий удар по бедру. Двенда покачнулся, сделал неверный шаг и потерял равновесие, не сумев довести до конца начатую атаку. Блок запоздал и не смог противостоять силе Рейвенсфренда…
Прием почти сработал.
Почти.
Но в последний миг двенда взвыл и, выгнувшись как кот, подпрыгнул на высоту груди. Рейвенсфренд со свистом разрубил воздух под ним. Увлекаемый инерцией, Рингил сделал неловкий шаг вперед, и двенда еще в прыжке развернулся, вскрикнул и врезал ему ногой в голову.
Двор покачнулся и закружился, стал меркнуть, наполняясь крохотными фиолетовыми вспышками. Вверху белой искрящейся дугой выгнулся Обруч. Мостовая накренилась и вскинулась, схватила его за плечо, приложилась к голове и вырвала из пальцев меч.
Несколько долгих невразумительных мгновений Рингил пытался держаться.
Двор как будто опрокинулся, норовя сбросить его с себя в теплую, ждущую тьму внизу. Рингил сопротивлялся, хотя в глазах темнело, а силы уходили, как море при отливе, шарил по холодным камням, отыскивая меч, вертелся и выгибался, словно полураздавленное насекомое на столе в таверне.
Потом его накрыла тень.
Он еще сумел поднять голову и постарался сфокусировать взгляд.
Громадная черная фигура высилась над ним, словно выгравированная на фоне подсвеченного Обручем неба, и в руках она держала меч с мерцающими кромками.
Клинок взлетел.
Кто-то задул все свечи.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Но он знал — может.
Заставив себя отключиться от посторонних мыслей и полностью сосредоточиться на одном, Эгар снова оседлал коня, повесил топор и щит, взял в руку копье. Пальцы дрожали. Перед глазами снова мелькнула фигура в кожаной накидке. Он отогнал ее усилием воли — не время сейчас для нее. Как и не время искать ответы на вопросы, что холодными червяками шевелились в голове. Поискал глазами всадников. Нашел пониже горизонта, почти невидимых на сумрачном фоне степи. Одеты они были неброско, что непривычно для махаков, если только речь не шла о скрытном набеге.
Или братоубийстве.
Эгар сжал губы. Пересчитал головы. Семь, может быть восемь, идут гуськом. Шансы неравные, и время на исходе. Всадники двигались не особенно быстро, но уверенно, точно зная, куда им нужно, и держа верное направление — на одиноко стоящее дерево и могилу Эркана.
Оставленный без присмотра, костер потрескивал, набирая силу.
Вот сволочи.
Глаза затуманились, всадники расплылись, а из памяти выплыло лицо Эргунда.
— Я поеду с ним, Эг. Ты же знаешь, каким бывает Алраг, когда напьется. Знаешь, что он думает об отце. Если я его не оттащу, он обязательно полезет с кулаками.
— Да. — Эгар вспомнил пьяную ссору с невозмутимым имперским солдатом в таверне. Когда ж это было? Лет двадцать, пожалуй, прошло. — Не староват ли для такого вот дерьма?
Эргунд как-то странно посмотрел на него.
— У каждого свой путь в жизни, Эг. Кто сказал, что твой лучше нашего?
— Я ничего такого не говорил.
— Да, но…
— Ладно, оставили. Делай, что считаешь нужным. Присматривай за ним.
И отправился на какую-то встречу с соплеменниками, рассчитывая закончить дела часика за два. К тому времени Сула уже освободится, примчится в его юрту и, конечно, будет крутиться перед большим кириатским зеркалом. Он подойдет к ней сзади и…
Эгар помнил, не спуская теперь глаз с пересекающих равнину всадников, как провожал взглядом спускавшегося по склону Эргунда, как радовался, что брат уезжает. Вспоминал приятное, тянущее напряжение внизу живота, которое неизменно сопровождало все мысли о Суле, о ее горячем молодом теле.
Исполнение поминального долга требовало присутствия одного сына, и согласно традиции нести бдение должен был именно он. Больше всего ему не хотелось провести ночь в компании Эргунда или Алрага, или, если уж на то пошло, других своих братьев. Ни в шумной, вонючей таверне, ни здесь, у могилы, в продуваемой всеми ветрами степи, им одинаково не о чем было поговорить друг с другом.
Он подтянулся в седле, развернул коня и взял наперевес копье. Губы растянулись в недоброй гримасе.
Ну что ж, теперь, наверно, недостатка в словах не будет.
Пришпорив коня, вождь направил его к вершине холмика, где и остановился. Положил копье поперек седла под слегка наклонным углом и стал ждать, пока всадники подъедут поближе.
Он узнал Алрага, когда до небольшого отряда оставалось еще добрых сто ярдов, — старший брат имел привычку слегка покачиваться в седле, и хотя для нынешнего дела он завернулся в темную, с капюшоном накидку, поза выдавала его с головой.
Другие — их, хвала Уранну, оказалось все же семь, а не восемь — оделись соответственно. Какое оружие скрывала одежда, можно было только догадываться. Топоры? Булавы? Кто знает? Но у четверых имелись мечи — обнаженные клинки высовывались из-под накидок. Значит, наемники. У махаков мечи встречались редко — слишком дорого, слишком по-южному показушно и не очень удобно, поскольку служили
