— Разругались.
— Ну?
— На политической почве. Братец гостя пригласил, какого-то московского, не то директор чего-то, не то ученый; начали об Израиле, дальше все ясно.
— Московский — еврей?
— Еврей.
— Понятно. Раскол. Три миллиона, как ни верти, уехать не могут, а хочется.
— Многим и не хочется. Я тебе скажу: люди жили в стране не то что годами, отцы отцов похоронены в Могилеве, или, скажем, в Риге. Люди привыкли думать по-русски, жить по-русски. Многие евреи только по паспорту знают, что они евреи.
— Плюс капитализм там, социализм тут… — сказал Стасик. — Это действует.
— Единственная страна в мире, где сами так запутали простое дело! Я тебе ручаюсь, если бы можно было поехать туда и вернуться, половина тех, кто уехал, не уехали бы навсегда!
— Запутали! А как не запутать? Если сегодня разрешить каждому, кто хочет, ездить за рубеж, смотреть и возвращаться, конец будет режиму! Самые опасные те, кто вернется. За границей — выборность, жизненный уровень другой, техника. Начнут спрашивать: почему у нас одна партия? Почему нет беспартийной прессы? Почему нельзя бастовать? Возьми у меня на работе: по технике безопасности категорически запрещено за рулем сидеть больше 8 часов. А мы шпарим по 16 и больше. Нету шоферов, а план надо давать. А потом аварии. Слышал, как панелевоз на автобус возле Огре налетел? 27 человек с 'ВЕФа', а сгорели на месте… А почему? Шофер спал. Положено ездить в дальние рейсы вдвоем, а он один… А попробуй не повези! Или устрой забастовку…
— Хорошая книга? — спросил Миша.
— Погляди.
Стасик подошел к Мише, показал книгу: 'Осторожно, сионизм!'
— Ммм.
— Ничего, местами даже жутко! Такие страсти-мордасти, ужас! Весь мир опутали, евреи. Шесть тысяч газет имеют под своим контролем, Рокфеллер, Морган, Ротшильд — евреи; Киссинджер, Теллер, Оппенгеймер — тоже. Прямо хочется стать евреем!
— Знаешь анекдот о негре, который читал в Москве перед Большим театром еврейскую газету?
— А к нему подходит милиционер и говорит: 'Вам мало, что вы негр?' Старо! Есть поновее. 'Лучше быть евреем, чем Аджубеем'.
— Тоже не ново. Я уже такое слышал: Брежнев говорит Косыгину: 'Слушай, Алексей, а ведь если мы завтра откроем границу, то останемся мы тут с тобой на всю страну вдвоем'. А Косыгин отвечает: 'Нет, Леша, если откроем границы, останешься ты один!'…
Стасик покрутил головой:
— Косыгину тоже несладко! Знаешь, как в ЦК из-за частной инициативы схватились? Экономисты говорят: надо разрешить частную инициативу в бытовом обслуживании, а партийные аппаратчики давай кричать: 'Реставрация капитализма!'
— А ты бы пошел в частный сектор?
— А что? Открыть бы механическую мастерскую на шоссе, обслугу автомобилей. Жить можно! Деньги нашел?
— Ты ж не даешь?
— Не могу. В октябре квартиру меняем. На работе обещали 4 комнаты, обставлять надо. А у нас с Варькой всего 560 рэ.
— С Гаврюхой будешь жить?
— А куда мне деваться? Нам, если с Варькой для себя квартиру ждать, еще пять лет гнить здесь.
— Странно, что Лена согласилась потерять ордер. Здесь она хозяйка, а там — уже ты.
— Согласилась… Я тебе по секрету открою, но только тсс! Я еще в прошлом году мог получить 4 комнаты. Нашей конторе горисполком каждый год две-три квартиры дает, в прошлом году выделили две по три комнаты и одну — четыре. А на четырехкомнатную, сам знаешь, кандидатов мало. Контора эту квартиру брать не хотела, просили разменять на две по две комнаты, а горисполкому без нужды такой обмен: две двухкомнатные это — две кухни, две ванные, два балкона. На треть строительство дороже. Еле нашли одну семью — семь человек, чтобы квартира не пропала. У них домик был в Пурвциемсе, наши его откупили, будут строить гараж. Свободно дали бы мне эти четыре комнаты, но мои начали: 'На биса нам чотыри? У цих нових квартирах нет проходной, куда пять шкафов поставимо? Подвала нет, а куда вуголь?' Я говорю: 'На черта уголь, там же ТЭЦ'; нет, боятся, сегодня ТЭЦ, а завтра капец, а ну, как что-нибудь испортится? Но в этом году, как узнали, что вы уезжаете, сами начали меня толкать: 'Пойди, поговори с начальством'. Боятся, что на ваше место поселят какого-нибудь пьяницу.
— Цыгана им надо с гитарой! — сказал Миша. А то евреи им весь свет застили.
Стасик покачал головой:
— Хохла им надо! Такого же, как сами, чтоб вместо ночной посудины ставил под кровать армейский котелок с войны, как у Гаврила. Не люблю их. Варька совсем не такая.
— Жаль, что у вас денег нет. Вам бы пригодилось получать от меня посылки.
— А вы когда едете?
Миша развел руками:
— Помнишь 'Интернационал'? Ни бог, ни царь и ни герой — никто не знает.
— Из-за дипломов?
— Из-за дипломов, из-за таможни, из-за КГБ. В Минске был артист, уплатил за высшее образование, уложил вещи, сел на поезд, а его в Бресте с поезда сняли по обвинению в антисоветской деятельности. Другого арестовали час после того, как он получил визы в ОВИРе: сионист. В нашей прекрасной стране говори 'гоп', когда минуешь станцию Чоп. В ОВИРе дают подписать документ, что советское гражданство сохраняется за тобой до 'момента пересечения границы', чтоб знал — пока не выехал, сошлют и упекут, а ты даже не пикнешь.
— Может правильно? А то что будет: получил человек визу, пошел убил кого-нибудь или аферу прокрутил, а судить нельзя — иностранец.
— Судят и иностранцев. А, во-вторых, вся Европа пересекает границы соседей без паспортов вообще, что же там, так и шныряют убийцы и воры? И потом, ты евреев с малых лет знаешь, жил в доме, где полно евреев, с нами уже пять лет в одной квартире; разные есть евреи, но таких идиотов, чтобы с визой в кармане подставлять себя под суд, таких не найдешь. Тут и так хватает всякого, пока визу получишь.
— Я, между прочим, Кузнецова немного знал, которого судили за угон самолета. Дикая совсем история. Угнать самолет из СССР?! Я все думаю, за что их могли судить? За подготовку к угону? А как доказать, что это подготовка? Я завтра начну собирать рюкзак, намалюю таблички 'Осторожно, мины!', что же мне уже можно приписать угон самолетов?! Я своего дядьку спросил, который судья, дядька сказал, что судить можно за совершенное преступление, за мысли совершить преступление судить нельзя.
— Дядя знал, что ты о деле Кузнецова спрашиваешь?
— Что ты! Он у нас идейный. Переживать будет за советскую власть, плакать за нее, краснеть, но чтобы он ее вслух осудил?! Никогда. Я спрашивал вообще, в принципе.
— В принципе на рижской таможне висит список вещей, которые можно вывозить за границу, если едешь на постоянное жительство. Инструкция говорит, что можно вывозить по 400 граммов серебра на взрослого, по два ковровых изделия. А на Югле, где досматривают евреев, из ящиков выкидывают ковры, они дороже, чем 250 рублей. Евреям дают вывезти только по 200 граммов серебра, а что такое 200 граммов? Четыре чайных ложечки. Закон гласит, что если муж, скажем, остается в СССР, а жена решила уехать на постоянное жительство в капиталистическую страну, с нее достаточно, если она предъявит в ОВИР заверенное нотариусом разрешение мужа. Для евреев закон не действует. У евреев требуют развода.
— Все равно едут! — сказал Стасик. — У меня лучшие кореша евреи были: Сашка Гальперин, Миша Киршбаум, Алик Розовой. У Альки я дочку из роддома получал, он на Дальнем Востоке служил, не мог прилететь, Соня меня попросила: 'Получи ты, Сарочку, вместо Альки'. На свадьбах друг у друга танцевали, все праздники — в одной компании, и нет никого. Как будто переселились в другой мир. Я тебя спрашиваю: не может же быть, чтобы у нас никогда не сделали нормальные порядки с выездом? Я все жду, а вдруг
