— Если бы вы захотели... Почему вы не хотите?
— Я не должна идти против воли вашей матери.
Девушка возразила, что от г-жи Агаты зависит изменить эту волю. Учительница отвечала, что у нее нет такой власти. И потом, не обернется ли это несчастьем для Мари? Кто он такой, в конце концов, этот несчастный Салон?
— О! Мадам! Если бы вы его знали!
Она сухо ответила:
— Вы знаете его не больше, чем я. Вы понятия не имеете, что он собой представляет. Вам просто хочется, чтобы он обнял вас, этот жалкий увалень! Что касается меня, то я нахожу его мало привлекательным, — добавила она с внезапной резкостью.
Мари подумала, что она шутит, и возразила, смеясь:
— А я нет! Я нахожу его весьма привлекательным... Правда, он не очень-то следит за собой, — с нежностью в голосе добавила она, потому что не было ни одной черты в Жиле, которая не была бы дорога ей, даже взъерошенные волосы, не очень чистые, как у школяра, руки, несвежие рубашки и его запах, запах курительной трубки, одеколона и набегавшегося ребенка.
Послышались глухие раскаты грома. Мари вздохнула:
— Хорошо бы пошел дождь... но только бы не было града!
Учительница подошла к окну, протянула руку и сказала:
— Нет, дождя нет. Послушайте, Мари, может быть, я увижу его сегодня днем.
Глаза девочки заблестели. Она спросила:
— У Николя Плассака?
— Может быть... Я еще не знаю. Но только не подумайте... Просто я вам скажу, если что-нибудь будет для вас... Не записка, нет, на это не рассчитывайте...» Да и вообще не распаляйте себя чрезмерными надеждами.
— Я уже совсем успокоилась.
Девочка опять прижалась к Агате.
— А почему вы успокоились? Я ведь вам сказала, что, может быть, увижу его, но встречаюсь-то я вовсе не с ним.
— Мадам, — простонала Мари, — нехорошо так резко все менять: то холодно, то жарко! Вы же видите, как мне грустно...
Учительница внимательно посмотрела на девочку:
— Но, Мари, это же не игра! Постарайтесь понять.
— Понять что? Что мне нужно понять?
Г-жа Агата смотрела на нее так, словно хотела ей что-то внушить, словно пыталась без слов передать ей какую-то тайную мысль.
— Я очень глупая, — вздохнула Мари.
Г-жа Агата притянула ее к себе и, поцеловав в лоб, сказала:
— Да, слишком глупая!
И тут же поинтересовалась:
— Что вы собираетесь делать сейчас?
Мари ответила, что подождет, когда мать пойдет к вечерне, и чуть позднее тоже отправится в церковь.
— Я не очень задержусь. Приду туда еще до того, как начнется величание.
— Да, это отвлечет вас от ваших мыслей.
— У меня нет желания отвлекаться от них; я должна о многом попросить Господа!
Из-под приподнятой губы г-жи Агаты показались клыки.
— Вы говорите с богом о юном Салоне?
— Ну да, конечно... Вы считаете, что это плохо?
— Вовсе нет, глупышка, тут нет ничего плохого. Приходите в мою комнату, когда я вернусь. Возможно, я приду поздно.
— Как вы думаете, я успею сходить к Кальо за эклером, ведь сегодня я осталась без эклера? К тому же я проголодалась: я ведь не обедала...
Уж эти Дюберне! Даже юная влюбленная, и та думает только о еде! Учительница взяла поднос, на котором приносила Мари то, что заменило ей обед. Мари хотела было взять его у нее, сказала, что сама отнесет.
— Оставьте, мне за это платят, — ответила г-жа Агата.
И, закрывая дверь, добавила:
— Молитесь усердно, но и шевелите хоть немножко мозгами: в жизни, девочка моя, все нужно обдумывать, даже сердечные дела.
Дождя все не было. Г-жа Агата пересекла площадь и вышла на улицу Супрефектуры, ведущую прямо к собору. Двухэтажный дом г-жи Плассак был последним; дальше шли поля. Прогуливаться между садом и бульваром, или, как его называли жители Дорта, проспектом Крепостной Стены, никогда не приходило в голову ни одному из них. Однако именно здесь для г-жи Агаты билось сердце мира, особенно во время каникул, когда приезжал Николя. И даже в его отсутствие это место оставалось священным, потому что было связано с ним. На другой стороне бульвара, за изгородью из бирючины находилось обычное пристанище Агаты: отсюда она видела окно комнаты над столовой, в которой жил Николя во время каникул (в остальное время года ее занимала г-жа Плассак). Когда там жила мамаша Плассак, окно оставалось закрытым, а ставни — приоткрытыми. Но как только приезжал Николя, окно, за исключением самых жарких часов, было широко распахнуто. Комната Николя! Теперь путь туда ей закрыт: в последний раз мамаша Плассак отшила ее.
Агата сначала обогнула небольшой луг, а потом проникла на свое излюбленное место через отверстие в изгороди. У подножия дуба, где она обычно сидела, трава оставалась примятой. Агата расстелила плащ. В комнате Николя нельзя было различить ничего, кроме блеска зеркала на дверце шкафа. Учительница вынула из сумочки книгу, но ей еще ни строчки не удалось прочесть под этим дубом, вблизи от этого священного дома. И вдруг она увидела его. Рядом облокотился на подоконник Жиль Салон. Они наклонились и смотрели в сад. Наверное, они говорили: «Как хорошо пахнет мокрая земля...» — а тем временем несколько крупных капель упало на увядающую листву липы. Они разговаривали, не глядя друг на друга. Иногда смеялись. Жиль курил Николя не курил. Это было одним из его принципов, который он называл своей аскезой. Из-за него Агата тоже бросила курить. С жадной грустью созерцала она это недозволенное чудо, эту общность, где для нее не было места и не могло быть даже в том случае, если бы Николя полюбил ее. Нет ничего более простого, ничего менее таинственного, чем порок. Когда жалкий Бертран де Гот уехал с сообщником в самый вечер их бракосочетания, это было заурядное, ясное и краткое выражение человеческой низости. Другое дело — этот непостижимый альянс двух юношей, каждый из которых уверен, что сможет вечно оставаться рядом с другом, не рискуя надоесть ему и вечно деля с ним чтение, мечты, пристрастия, не нуждающееся в словах понимание и даже известный лишь им двоим зашифрованный язык со всеми его заказанными для всех остальных «хитростями». Как это чудо раздражало г-жу Агату и как же она страдала из-за него!
Она слышала, как падают первые капли дождя на листья, но они еще не достигали ее. Агата смотрела на эти две взъерошенные, почти соприкасавшиеся головы. Ствол дуба, к которому она прижималась, больно впивался в ее спину. Земля была жесткой, и Агата слышала, как она гулко вибрирует. Она провела носовым платком по вспотевшему лицу. Одна капля, две капли упали ей на лоб, на шею, проскользнули между лопатками. Жиль и Николя почти одновременно протянули руки под дождь, который все усиливался. Агата встала с земли, надела плащ. Крона дуба надежно защищала ее от ливня. Внезапная молния ослепила ее; раскаты грома в темных грозовых тучах перекрывались мощным шумом дождя. Окно закрыли. И лишь изредка по светлому пятну зеркала пробегала тень кого-то из молодых людей.
Г-жа Агата сняла промокшую фетровую шляпу, вытерла носовым платком волосы. Эта стена дождя, этот дом, стойко защищавший непроницаемую дружбу двух молодых людей, все эти возникающие на ее пути
