В том числе, конечно, и обо мне. Теперь у нее будут для этого все возможности. Так она понимала это дело. И надеялась на мое понимание.
Только тогда я осознал, какой замечательной и самоотверженной женщины лишился. Впрочем, нельзя сказать, чтобы вовсе лишился. Наоборот, как оказалось, в лице несостоявшейся подруги жизни я приобрел влиятельную покровительницу. Используя влияние мужа, она продолжала мудро направлять меня на жизненном пути, подтягивала в смысле карьеры и, в конце концов, осчастливила как мужчину, отыскав специально для меня скромную и красивую девушку с весьма эротичным именем Наташа, на которой я тогда с радостью и женился. Впоследствии, особенно с рождением детей, отношения между нашими семьями еще больше упрочились. А когда мой преуспевающий родственник взлетел еще выше и превратился в Папу, настал звездный час и для практической реализации моих талантов…
Что касается самого Папы, то и ему конечно не удалось бы стать тем, кем он стал, если бы не Мама. Я был в этом уверен. Как известно, за спиной каждого выдающегося деятеля должна стоять замечательная женщина.
При всей своей общительности и недюжинных организационных способностях, Папа никогда бы не смог выдержать длительного психического напряжения, которое требовалось в игре, главной целью в которой была власть. Практический ум, маниакальная скупость, предельная жесткость, даже жестокость, а также решительность — все это профессиональные качества, необходимые для того, чтобы загребать деньги, но недостаточные, если речь идет о приумножении власти. Тут требуется еще кое — что. Был нужен пусть небольшой, но постоянный круг близких людей, на которых хотя и нельзя целиком положиться, но рядом с которыми можно расслабиться и ощутить, что есть в жизни тихая заводь, есть что-то родное и близкое, в чем, по сути, и заключается жизнь, а не тот нескончаемый проклятый бизнес, в котором даже те, кто составляет так называемую «команду» — даже самые приближенные сотрудники и «наши люди» в иных сферах, только и норовят, что ухватить кусок пожирнее, не заботясь о том, какие тебя из-за этого ждут разборки и заморочки.
Всё, что вне своего круга, — мертво и враждебно, а идея облагородить бизнес, вдохнув в него дух большой семьи, — порочна в своей основе. Даже классические примеры эффективного существования разновидностей деспотических кланов, мафий, тоталитарных сект и коммун — не более, чем профанация идеала и ужасное извращение принципов близкого круга. Если люди непосредственно повязаны деньгами, они никогда не способны превозмочь пагубные страсти: мужчины — жажду власти, а женщины — свою ненасытную алчность…
В общем, только такая женщина, как моя Лань-Львица, то есть наша Мама, могла создать для Папы атмосферу своего круга — в лучшем смысле этого слова.
Новые люди появлялись у нас довольно редко, а появившись, тут же прирастали к нам кожей и мясом. Внешнее существование представлялось нам чем-то призрачным.
Другое дело, что жизнь изобиловала вывертами, ужасными эксцессами и с годами благодатная родственная атмосфера постепенно выжигалась, а круг сужался. Правда, суровый Папа, вся энергия которого уходила на борьбу, не вдавался в такие тонкие материи. Если бы ему сказали, что, только благодаря Маме, он еще не сошел с ума и не потерял человеческий облик, он бы, пожалуй, даже удивился. Он-то, наверное, считал, что живет одним бизнесом. Родственные связи, товарищеские отношения он, конечно, ценил, особенно в молодые годы, но не до такой же степени. Напротив, при необходимости, он сам безжалостно пользовался и сжигал эту самую атмосферу, — иначе, наверное, было нельзя, — и Мама должна была напрягать все силы, чтобы сохранить то, что оставалось.
Итак, круг людей, собравшихся за новогодним столом, был не то чтобы очень узок, но замкнут и вполне самодостаточен. Кроме семейства Папы, включая наших старичков, а также всех моих (а также девушку Альгу, — несмотря на то, что ее статус «подруги дочери» был весьма сомнителен) присутствовало еще несколько семей. Все это были «свои люди», знали друг друга так давно, что казались друг другу родственниками. Холостых мужчин было лишь двое — дядя Володя, который, между прочим, умудрялся как- то вообще обходиться без женщин, и горбатый домашний врач, в случае нужды успешно пользовавший и домашних животных. Доктор пришел с очередной любовницей. Это было ему позволено. Он всегда являлся с любовницами, и всегда это были чрезвычайно странные создания: вполне сексапильные, но до того бессловесные, что производили впечатление глухонемых. Строго говоря, их можно было вообще не принимать в расчет. Он уверял, что все они «медсестры». Присутствовали также священник нашей домовой церкви серьезный о. Алексей со своей попадьей Мариной, наш партийный лидер Федя Голенищев с супругой, весьма состоятельный человек, и давнишний приятель Папы, компьютерный гений Паша Прохоров с женой, банкирище среди банкиров Наум Голицын с женушкой, маршал из генштаба Сева Нестеров, тоже почти родственник, с боевой подругой Лидией, университетский профессор Белокуров со своей богемной половиной, и, само собой, земляк и армейский товарищ Папы, Толя Головин, пожалуй, единственный человек, имевший к делам Папы самое непосредственное отношение. Он совмещал две ответственнейшие должности — возглавлял главную службу безопасности и был начальником Папиной охраны, — что, по большому счету, кажется, было не одно и то же. Естественно, с ним приехала его благоверная — хозяйственная толстушка Анжелика. Вот, собственно, и весь наш круг.
Для детворы накрыли отдельный стол рядом со взрослыми. Отпрыски от девяти до двенадцати лет — целый табун жеребят. Ни одна супружеская пара в нашей компании не была обижена потомством. У серьезного о. Алексея подрастало целых четверо. Старший мальчик, двенадцатилетний Ваня, серьезный, как о. Алексей, был предан Косточке самозабвенно. Младшие тоже ходили за Косточкой, как привязанные, и находились целиком под его влиянием, на глазах менялись до того, что делались непредсказуемы, хотя виделись с ним довольно редко, а о. Алексей воспитывал их в самом что ни на есть ортодоксальном духе. Прекрасная девочка Дора и скромный воспитанный мальчик Яша были у Наума Голицына, а маленький силач Алеша — у ширококостного Толи Головина. У маршала Севы — непоседливые и проказливые, как мартышки, двойняшки Гаррик и Славик. Имелся наследник и у нашего партийного лидера Феди Голенищева. Даже холостой горбатый доктор, растрачивающий лучшие годы жизни на любовниц, имел забавного сынишку Петеньку, мать которого, как рассказывал сам доктор, не была медсестрой, а продавала свою любовь за наркотики и несколько лет назад трагически погибла. Мальчик воспитывался у бабушки, и доктор нежно его любил.
В эту новогоднюю ночь у Папы и Мамы было по-прежнему шумно, весело и очень уютно. Папа обожал свое подмосковное имение и ласково называл его «Деревней». Он отстроился в этих благословенных местах, в еловом бору над Москва-рекой, как только заработал свой первый миллион, то есть, когда ему едва исполнилось двадцать пять, но теперь у него, наверное, было такое чувство, что это его исконное родовое гнездо. Он инстинктивно верил: если разорвана связь времен, если прежняя история уничтожена, нужно создать новую, или по крайней мере хотя бы имитировать эту связь, имитировать ощущение седой старины. Вот почему он первым делом выписал сюда на жительство своих родственников и родственников жены и даже выкопал и вывез откуда-то из русской глубинки кости пращуров. Специально для этого он взял под покровительство располагавшееся неподалеку в лесу крошечное деревенское кладбище, отреставрировал трухлявую часовню, а главное, застолбил рядом порядочный кусок земли, огородив его оградой фигурного чугунного литья, — под отеческие гробы. В последующие годы здесь хоронили наших родственников и друзей. Недостатка в смертях не было, и в тихой кладбищенской роще возник обширный семейный пантеон. Папа нисколько не тяготел к гигантомании, хотя в его силах было вклиниться и на Ваганьковское, и на Новодевичье, и даже подкопаться под плиты старого Кремля.
Теперь-то была зима, лесное кладбище по самые ограды занесло снегом, торчали лишь верхушки крестов. Оно располагалось километрах в полутора от усадьбы, за рекой. В эту ясную и морозную ночь среди неоднородных, едва различимых по оттенку слоев лесных чащоб, явственно просматривалась кладбищенская роща, чуть поблескивал крест маленькой часовни. Я проследил взгляд Папы. Наверное, ему мерещилось нечто торжественное и в то же время бодрящее: эдакий сермяжный контраст: там — вечный покой, мерзлая земля и забвение, а здесь, в большой теплой комнате — милая кутерьма, семейный праздник — жизнь, бьющая ключом.
Взор Папы просветлел. От будничной непроницаемой мрачности не осталось и следа. Вдруг он
