был уже известным христианским писателем и красноречивым проповедником, и несмотря на то, что на соборе могли присутствовать не только самые незначительные пресвитеры, но и диаконы. Как же он отнёсся к переменам в основных догматах христианской религии, провозглашённым на этом соборе?
Пересматривая сохранившиеся источники и документы, мы находим, что около этого самого времени или лишь немного после него он тайно убежал из своего монастыря… Действительно, считая наиболее вероятной датой его рождения 354 год, как это показано в „Минеях», и приняв во внимание, что 18-ти лет он уехал в Афины оканчивать своё образование, где пробыл около 4 лет, а затем приблизительно через год умерла его мать, мы прямо подходим к 377 году как времени, когда он принял христианство и удалился от света в монастырь. Приложив же к этой дате те четыре года, которые Иоанн, по словам историков, провёл в монастырь, мы и получаем для времени его бегства знаменательный 381 год, когда Константинопольский собор провозгласил господствующей религией «николаитскую» и предал анафеме «арианство».
В этом же году[209], как говорят, противник государственной церкви антиохийский епископ Мелетий назначил Иоанна своим диаконом.
Его византийские биографы, конечно, не делают этих неподходящих для них хронологических сопоставлений. «Пробыв в монастыре том четыре года, – говорят они, – и восхотев безмолвного жития, Иоанн ушёл оттуда
Однако простой здравый смысл говорит, что для внезапного бегства Иоанна из его монастыря тотчас после Вселенского собора, на который его не пригласили, имелись с его стороны веские причины. Наше сопоставление времён и событий ясно показывает, что бегство Иоанна было в связи с переменами, происшедшими в христианской церкви и даже в самой религии со времени воцарения Феодосия. Перед этим событием, при господстве ариан, обитатели Иоаннова монастыря принадлежали, по всей вероятности, к числу гонимых, какими в то время были все не-ариане, а после воцарения Феодосия, когда всё перевернулось на обратную сторону, они легко могли признать себя солидарными со стоящими теперь у власти «николаитами», т. е. той фракцией новой государственной церкви, во главе которой стоял в это время, как увидим далее, злейший враг Иоанна – Теофил Александрийский.
В результате гонимые товарищи Иоанна вдруг (с 381 г.) сами превратились в гонителей и анафематизаторов. До воцарения Феодосия и Константинопольского собора они сами попрекали ариан за союз со светской властью против остальных христианских фракций, и выражали, вероятно, этот попрёк, как всегда в подобных случаях, в принципиальных формах, называя арианскую фракцию «великой вавилонской твердыней», а теперь они сами заняли её место.
Лица с неразвитым нравственным чувством сейчас же находят себе в подобных случаях оправдательные мотивы и мгновенно забывают всё, что сами же говорили раньше. Но Иоанн, как всё показывает, не принадлежал к их числу. У него была одна и та же мораль, как для других, так и для себя, а потому, при этой неожиданной перемене, ему, конечно, не оставалось ничего другого, как, истощив все доводы, убеждения и напоминания о прошлых нападениях на всякий союз со светской властью, уйти от своих бывших товарищей, не простившись с ними ни одним словом.
Предание о его двухлетнем пребывании в пустыне, в неведомой до сих пор никому пещере, можно думать, такая же легенда, как и сотни остальных, которыми переполнена его жизнь. Если бы такая пещера существовала, то она давно была бы местом пилигримства верующих. Притом же Иоанн, горячий и красноречивый проповедник, не был из таких, которые бежали от людей.
Да и времени для этого анахоретства мы не находим в хронологии его жизни. Сопоставляя все известные нам факты, мы приходим к заключению, что убежал он из монастыря прямо в Антиохию, к оригенитскому епископу Мелетию, который и назначил его своим диаконом в том же 381 году, т. е. вскоре после 1-го Константинопольского собора[211].
В Антиохии, которая по важности и величине была тогда третьим городом Византийской империи, в это время господствовал сильный раскол между христианами. Одна их партия принадлежала к господствовавшей теперь в Византийской империи фракции николаитов и находилась в общении с её номинальным главой – папой. Она имела своим, т. е. единственно ортодоксальным, епископом в Антиохии сначала Павлина, а потом Евагрия. В момент возвращения Иоанна в храме Павлина проповедывал известный ненавистник оригенитов и личный враг самого Иоанна – Иероним Блаженный, назначенный пресвитером Павлина ещё в 379 году.
Вторая партия антиохийских христиан не признавала ни Павлина, ни Иеронима, и выбирала себе своих епископов, не причислявшихся к господствующей церкви и подвергавшихся обвинению в оригенитстве. Руководителями её сначала был Мелетий[212], а затем Флавиан. Последнего даже требовали в Рим для оправдания от обвинения в ереси, но он отказался ехать, не признавая папу своим начальником.
У них-то, т. е. у Мелетия и его преемника Флавиана, а не у ортодоксального Павлина, и поселился Иоанн после своего двухлетнего пребывания неизвестно где. Мелетий назначил его своим диаконом, а Флавиан в 386 году – пресвитером[213].
Деятельность пресвитера, особенно оппозиционного, к каким принадлежал Иоанн, не была ещё в это время той чисто обрядовой, как теперь в ортодоксальных церквах. Она сводилась, главным образом, на поучения не только религиозного, но и часто научного характера и на полемику с противниками, из которых самым главным в Антиохии был, как мы уже отметили выше, Иероним Блаженный. Между речами, приписываемыми Иоанну, мы находим, например, даже такие, где трактуется о физиологии, астрономии и т. д.
Но более всего поражало в них слушателей не содержание, а то, что он их произносил прямо, а не читая по рукописи. «Прежде него не видали и не слыхали в том городе (заметьте, в одном из главных!), чтобы без книги или хартии проповедывали слово божие: он был первый такой проповедник»[214].
Читая его речи в современных изданиях, мы прежде всего должны иметь в виду следующее важное обстоятельство: так как по греческой азбуке нельзя писать не только стенографически, но даже бегло, то все образчики его речей, дошедшие до нас в произведениях средневековых монахов, следует считать подложными или составленными впоследствии на память кем-либо из его слушателей. В них сохранились, вероятно, одни лишь темы, а всё остальное принадлежит составителям и корректорам, или, во всяком случае, в них вкралось много посторонних вставок и поправок.
Дело в том, что древние монастырские переписчики чужих рукописей почти никогда не могли воздержаться от их корректирования, когда дело касалось религиозных представлений авторов. Всё, что казалось им в устах уважаемого ими писателя не ортодоксальным, истолковывалось ими на свой лад и передавалось от его имени в искажённом виде, или просто выбрасывалось вон при переписка, как вставленное туда предыдущим переписчиком, и заменялось своими собственными измышлениями, нередко совершенно противоположного значения.
