— А я уже решил — вы подумали невесть что…
— А я и подумала, — хищно ухмыльнулась Елизавета, и тут же возмутилась: — Почему на службе вы ко мне «на вы», а когда мы занимаемся конским спортом — на «ты»? Разбалансировочка получается, никакой гармонии.
— Есть устранить разбалансировочку, пан прапор!
Стас повернулся к ней спиной через левое плечо и двинулся вон из «предбанника».
— Капитан, — услышал он укоризненный голос полковника, приближающегося по коридору от лифта, — если уж вы показали даме корму, то вжарьте отсюда гусиным шагом и с пением строевой песни. Эх, молодежь! Когда я был безусым капитаном и наведывался к прапорше своего непосредственного начальника в редкие мгновения его отсутствия…
— Это приказ? — хмуро спросил Пшибышевский.
— Считайте это отеческой рекомендацией. И поверьте старому ловеласу и личному другу Елизаветы — она такое поведение оценит.
— Я пока еще морально не готов к столь радикальным средствам обольщения, дядя Саша.
— Мораль, — скривился полковник. — Когда я слышу слово мораль, моя рука тянется… Куда тянется моя рука, прапорщик Лизавета, когда я слышу слово «мораль»?
— К синхрофазотрону! — отчеканила секретарша.
— Точно, капитан, к синхрофазотрону!
— Так точно, есть — к синхрофазотрону!
Стас поспешил ретироваться на пост. Герман безмятежно доедал его сухари.
— Извинился за конфуз, надо полагать?
— Заткнись ты, Макаренко.
— Грубишь? Зря, я от души тебе сочувствую И ей тоже.
— А почему надо Елизавете сочувствовать.
Герман прошелся по комнате и залихватским жестом полупьяного ковбоя поправил кобуру с табельным оружием.
— Видя твой живой и неподдельный интерес к данной особи женского пола в погонах секретной службы госбезопасности…
— Покороче можно?
— Строго между нами.
— Разумеется.
Герман перешел на шепот:
— Она тоже Тень. И у нее есть своя вторая половина.
— Ну, это я знаю. И что же?
— А то, — Герман сделал неопределенный жест рукой. — Он — мужик.
Стас молчал, соображая.
— Да еще и любовь у них была. Н-да. Такие вот обстоятельства.
— И что теперь?
Герман сел на край стола и отстучал по телефонной трубке костяшками пальцев какую-то дикарскую музыкальную фразу.
— Тебя от меня тошнит? Можешь не говорить. Взаимно. И дальше может быть только хуже. Усекаешь? А мы с тобой совсем даже не жених и невеста. Да что там, мы даже свиней вместе не пасем на зеленом лугу. А всего лишь скромно служим Родине в этой телефонной будке. Что бы там ни померещилось Елизавете.
— А у них…
— У них фигово. Попросту говоря — полный капут и швах. Полковник ейного хахаля даже услал куда- то за Урал, пустив по ветру, кстати сказать, работу многих специалистов над этой парой. Но все равно — полный аллес. Девка чахнет. А у нас, Теней, чтоб ты знал, психика весьма ранимая.
— Дела…
Герман, словно бы раздосадованный своим откровением, яростно зашуршал бумагами, сделал пару бестолковых прозвонов. Потом подошел к Стасу с самым зловещим видом.
— Как руководитель нашего боевого звена намерен призвать тебя к порядку, — сообщил он. — Хватит читать спортивную газетку, давай заниматься.
— Ну хоть сегодня отлезь ты от меня. Вчера ваши специалисты по контролю снов всю душу вынули. Ночью такая дребедень в голову лезла, что аспирин пришлось принимать, идя на службу.
— Никаких поблажек ни себе, ни врагу! — Герман воздел палец вверх. — А в данном случае враг себе — ты! Горе побежденным!
— Хватит абсурд городить. Что делать? Опять в кристалл твой пялиться мутный? Ведь косоглазие заработаю!
— Каждая жизненная ситуация есть вызов для чекиста! Вытянем же из нее все и пустим на службу во имя светлых идеалов!
— Переведи на русский, Герман. И, пожалуйста, с развернутыми комментариями.
— Тебя взволновало появление Елизаветы, а еще больше — моя печальная история. Значит, ты не в силах абстрагироваться от этой ерунды? Неправда! Нет таких крепостей, которые бы не взяли большевики! Иди в «предбанник», поговори с прапором о погоде, или спроси, как счет — ей сквозь дверь футбол телевизионный слышно. А сам краем глаза сосчитай количество висюлек на плафоне. При этом смотреть надо в сторону начальственного кабинета, и вид иметь слегка смущенный и испуганный.
Стас безнадежно спросил:
— А дежурство как же?
— В этом вся соль, — заулыбался очкарик. — Полковник в любой миг может выскочить, да не посмотреть, что ты родственник. Ка-ак взгреет!
— Сосчитаю, — обреченно сказал Пшибышевский, плетясь из дежурки.
— Не вздумай меня обхитрить или ошибиться, Родина тебе этого вовек не простит! Я уже считал, знаю, не проведешь хитрого четырехглазого капитана.
Стас вошел в предбанник с тихим шепотом:
— Да, это опять я.
Прапорщик, не отрываясь от журнала, сообщила:
— Счет три один. Надо полагать, наши побеждают, хотя я прослушала, кто с кем играет. Полковник направился в клозет и скоро будет назад. Велел веселиться без него. Трещинок над дверным косяком двенадцать и две дырки от канцелярских кнопок… — Она перелистнула страницу и посмотрела на Стаса. — Это все, капитан, или я что-то упустила?
Стас пытался связать какую-то фразу, преданно глядя на собеседницу, когда в ее лице что-то неуловимо изменилось.
Она подалась вперед и сузила глаза, введя Пшибышевского в легкую оторопь, потом перевела взор вверх.
Проследив за ее взглядом, капитан увидел краешек пропавшего индийского платка.
— Удушу мерзавца, — без выражения произнесла Елизавета, опускаясь на стул и беря журнал в руки.
Стас ретировался, встретив по дороге полковника, который приветствовал его молодцеватым взмахом руки:
— А вы зачастили к нам, милостивый сударь, никак — к дождю. Два наряда вне очереди!
— Есть два наряда.
Герман чертил какой-то очередной дикий график.
— Сколько? — спросил он, не оборачиваясь, выводя зеленым карандашом какие-то каракули и загогулины.
— Два.
— Как — два?
— Два наряда, как с куста, будь ты неладен!
— Да я про люстру над прекрасной шальной головой секретутки!
