оружием личной мести, он лишен, — воспользуемся излюбленным словом Шекспира, — «природы» и является выхолощенной, мертвой буквой. Для того чтобы разрушить хитросплетения такого «закона», не требуется доводов ученого юриста: достаточно здравого смысла молодой девушки. Сцена суда — сатира, направленная против формального закона. Обнажая тлетворную сущность золота и ложь «закона», превращенного в оружие личных интересов, Шекспир усматривал в окружавшем его обществе власть той «кажущейся правды, в которую облекается, — как говорит Бассанио, — наше хитрое время, чтобы поймать в западню мудрейших людей». Весь мир, по словам Бассанио, «обманут украшением»: в судах «красивый голос» истца скрывает зло; порок прикрывается добродетелью; трусы носят «бороду Геркулеса»; красота «покупается на вес»; все вокруг — лишь «золоченый берег опасного моря». Среди этого хаоса лжи гармоничны только любовь и музыка, апофеозом которых венчается эта драма.
XVI. «ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ»
Трагедия «Юлий Цезарь» (15–99) во многих отношениях подготовила почву для «Гамлета». Как и в «Гамлете» и позднее в «Макбете», действие этой «римской трагедии» происходит на мрачном и зловещем фоне. Мы слышим о «пламенных воинах, сражающихся в облаках», о кровавом дожде, падающем на Капитолий. В образы таинственных предзнаменований облеклось здесь то тягостное чувство, которое испытывал в те годы не один Шекспир. Страна была наводнена нищим, бездомным людом. Продолжалось обеднение широких народных масс. Все мрачнее становилась эпоха, история которой «вписана в летописи человечества пламенеющим языком меча и огня».[56]
В памфлетах, изданных в те годы, впервые и как бы издали слышатся раскаты грозы — приближалась английская буржуазная революция.
Чем дальше в прошлое отходила опасность извне, со стороны испанцев, тем больше развязывалась среди буржуазии и части дворянства критика правительства. Приближался 1601 год, когда парламент в вопросе о монополиях впервые резко разошелся с правительством. Возле самого престола зрели заговоры, в одном из которых, возглавляемом графом Эссексом, принимал участие бывший «патрон» Шекспира, граф Саутгэмптон.
Тяжкая грозовая атмосфера этих лет нашла отражение и в драматургии. Чепмэн пишет мрачную трагедию «Бюсси д'Амбуаз». Со своими кровавыми драмами выступает приблизительно в те же годы Джон Марстон.
В его пьесе «Недовольный» (1601) мы видим человека — жертву несправедливости, — горько осуждающего царящий вокруг порок и взывающего к отмщению.
В этой атмосфере родились и «Юлий Цезарь» и «Гамлет».
В смысле трактовки исторических событий Шекспир в «Юлии Цезаре» во многом придерживается концепции своего первоисточника — Плутарха. Хотя «Юлий Цезарь» и не республиканская пьеса, несомненно, что Шекспир показал Цезаря в непривлекательном свете. На Шекспира, как полагают некоторые исследователи, повлияли также слова Монтэня: «Добро не обязательно сменяет уничтоженное зло. Может последовать зло еще худшее, как это доказали убийцы Цезаря, которые ввергли государство в великое расстройство».
Если непривлекателен у Шекспира Цезарь, то непривлекательны и заговорщики, за исключением Брута. Неподкупную честность Брута признает даже его враг Антоний. «Это был человек», — говорит он над мертвым Брутом. И все же удар кинжалом оказался роковой ошибкой. Цезарь пал, но тень его преследовала Брута и победила при Филиппах. «О, Юлий Цезарь! — восклицает побежденный Брут. — Все еще мощен ты! Твой призрак бродит вокруг и обращает наши мечи против нас самих». Удар кинжалом не принес республиканцам победы. Судьба Брута и других заговорщиков решается в конце концов народом, не последовавшим за ними.
Образ народной толпы в «Юлии Цезаре», как и в «Кориолане» (1607), вызвал у комментаторов разноречивые суждения. Нам кажется, что образ этот имеет различные аспекты и у самого Шекспира. Он давал Шекспиру обильный материал для характерных жанровых сцен.
Перед нами, конечно, не толпа древнего Рима, но горожане шекспировского Лондона; перед нами — народная масса, которую наблюдал Шекспир в Лондоне на рубеже двух столетий, в мрачные годы наступавшей реакций, — масса, в которой бродило глухое недовольство, но вместе с тем масса неорганизованная, стихийная, лишенная достойных руководителей. Эта толпа становится в «Юлии Цезаре» жертвой коварного красноречия Марка Антония, в «Кориолане» — эгоистических, мелочных происков трибунов. Шекспир был первым из английских драматургов, показавшим толпу как реальную политическую силу.
Но если не прав оказался Брут, то как уничтожить зло, царящее в окружающем «нестройном мире»? Из размышления над этим вопросом родился «Гамлет», которым, как мы уже говорили, открывается второй период творчества Шекспира (1601–1608).
Но прежде чем перейти к «Гамлету», мы остановимся на самом шумном событии в политической жизни Англии того времени, а также на нескольких фактах биографии Шекспира.
XVII. ЗАГОВОР ЭССЕКСА
В 1601 году, месяцев за шесть до того, как на сцене театра «Глобус» был поставлен «Гамлет», в Лондоне вспыхнуло и было подавлено восстание, поднятое графом Эссексом и его сторонниками. Сохранились многочисленные документы, рисующие это событие, и в целом мы можем восстановить его картину, что представляет для нас многосторонний интерес. Во-первых, мы тут соприкасаемся с живыми фактами интересующей нас эпохи. Во-вторых, свидетелем этих фактов был Шекспир. Его пьеса «Ричард II» была, как увидим, даже использована участниками мятежа. В последнем принимал самое деятельное участие бывший «патрон» Шекспира граф Саутгэмптон. Некоторые исследователи полагают, что существует прямая связь между восстанием Эссекса и шекспировским «Гамлетом»,[57] где изображено убийство короля. Это предположение кажется нам весьма сомнительным. Гораздо вероятней, что общая атмосфера, в которой созревал заговор Эссекса, отразилась в шекспировском «Юлии Цезаре».
В феврале 1601 года граф Эссекс, любимец королевы Елизаветы, поднял против нее восстание. В душе графа Эссекса, человека задумчивого и меланхолического, уже давно кипело возмущение. Он негодовал на обступивших королевский престол многочисленных временщиков, захвативших в свои руки монополии, выжимавших из народа последние соки и жиревших на народной бедности. Бесило его и то, что отовсюду, из всех щелей лезли люди новые и незнакомые: «выскочки»,[58] как он их называл, единственным достоинством которых было уменье любыми средствами набивать карманы. Сама предприимчивость их была ему ненавистна. И граф Эссекс в кругу близких людей любил поговорить о том времени, когда английские короли «всякую мелюзгу» не удостаивали даже и взглядом и во всем советовались с людьми знатными, родовитыми, «подлинной рыцарской чести достойными». Таким достойным «подлинной рыцарской чести» героем граф Эссекс почитал прежде всего самого себя. Блестящие победы графа Эссекса, командовавшего английским флотом, над испанцами создали ему всенародную славу.
Для Испании, которая была в то время величайшей в мире империей, растущее морское могущество Англии становилось угрозой. Испания владела сказочными по богатству колониями Нового Света, откуда то и дело прибывали в испанские порты корабли с драгоценным грузом золотого песка и золотых слитков. Никогда еще не видали такого количества золота в Европе. Но воды Атлантического океана бороздили легкие, проворные, как ищейки, корабли английских пиратов. Английское правительство не только официально разрешило английским пиратам грабить испанские торговые корабли, но даже поощряло это. Одного из таких пиратов, прославленного Фрэнсиса Дрейка, королева Елизавета посвятила в рыцари, после чего он стал именоваться сэром Фрэнсисом Дрейком. Для Испании создавалась угроза, что под самым боком
