Мы спокойно сидим на своих местах, и я опять думаю о людях вокруг нас. Вероятно, у них есть свои собственные дети, гораздо старше, чем Эмили и Рози, и они наверняка знают, чего от них ожидать. А я вечно буду либо переоценивать, либо недооценивать их способности, потому что я не каждый день с ними. Не я кормлю их завтраком, разговариваю с ними, выслушиваю их, не я читаю книжки им на ночь. Я знаю детей только по книгам; какие у них приключения, открытия, о чем они думают, но так как эти книжные дети не дышат и не разговаривают, то они никогда не могут стать настоящими. А это совсем не то же самое, что жить бок о бок с такими же детьми и самой видеть, как они растут.
Я думаю о тех детях, которых потеряли, и начинаю понимать, что это я принадлежу к их числу, а не люди, меня окружающие. Я выросла без матери. Это меня потеряли, и никто не может помочь мне отыскать свой настоящий дом, потому что никто не может дать мне то, чего я хочу больше всего.
— Китти, — шепчет Эмили, — Рози заснула.
Я беру мороженое из расслабленных рук Рози, тихонечко вытираю ей лицо и укладываю ее голову к себе на колени. Я медленно доедаю ее мороженое и подавляю в себе желание покрыть поцелуями ее светлую головку.
Только на остановке, увидев приближающийся автобус, мы вспоминаем, что забыли куртку Рози в театре.
— Китти! — Эмили дергает меня за рукав.
Рози, наполовину проснувшаяся, лежит на моем плече, и рука моя ноет под ее тяжестью.
— Подожди, скажешь, когда сядем в автобус.
— Куртка Рози!
— Неужели ты не можешь подождать, пока мы войдем?
В руке у меня мелочь для оплаты проезда.
— Мы забыли куртку. Она осталась в театре.
Моя правая нога уже на ступеньке, я раздраженно смотрю на Эмили:
— Да мы же взяли ее — посмотри, она у меня под мышкой.
— Ее там нет.
Эмили права. Мы забыли куртку. Я останавливаюсь на ступеньках, пытаясь сообразить, что делать дальше.
— Что будем делать? — спрашивает шофер. — Едем или не едем?
Я смотрю на него. Большой соблазн войти и уехать.
— Извините, — говорю я. — Мы забыли куртку.
Он улыбается, вполне дружелюбно.
— Следующий автобус через полчаса.
— Спасибо, — отвечаю я.
Мы устало бредем обратно. Уже десять часов, и театр вполне может быть закрыт. Я не могу и представить себе, что будет, если Лесли придет домой раньше нас. Десять часов — это еще не поздно. Мы можем успеть домой до одиннадцати. Я знаю случаи, когда Лесли приходила и позже.
Двери в театре все еще открыты, и я прошу Эмили и Рози постоять возле них, а сама бегу к нашим местам. Оборачиваюсь, смотрю на девочек. Рози все еще полусонная, и Эмили держит ее за руку. Однако ей это не очень удается.
Я бегу по ступенькам к самому верхнему ряду. В проходах уборщицы с пылесосами чистят, подбирают мусор. До нашего ряда они еще не дошли. Я, перескакивая через ступеньку, долетаю до верха. Розовый рукав куртки свешивается с сиденья. Это куртка Рози, с пятнами от мороженого на одной стороне. Я хватаю ее в охапку, не обращая внимания на уборщиц.
Спускаясь по ступенькам вниз, я вижу незнакомого мужчину, разговаривающего с Рози и Эмили. Он так согнулся, что лицо его на одном уровне с их лицами. Это молодой человек в джинсах и красной клетчатой рубашке, он мне смутно кого-то напоминает.
— …Положите перчатку мне на руку, вот так…
Дети, разговаривающие с незнакомцами. Дети, исчезающие бесследно. Я бросаюсь вперед.
— Китти! — говорит Рози, увидев меня. — Это же моя куртка.
Я крепко хватаю ее за руку, другую руку даю Эмили.
— Привет, — говорит, выпрямляясь, молодой человек. У него курчавые волосы и открытый, простой взгляд.
— Девочки, нельзя разговаривать с незнакомыми, — говорю я. Уж в этом я не сомневаюсь.
— Он не незнакомый, — возмущенно отвечает Эмили. — Он — капитан Крюк.
Так вот почему мне показалось, что я его где-то видела. Но при ближайшем рассмотрении он не напоминает мне Крюка.
— Я подумал, не потерялись ли они, — говорит незнакомец.
— Как видите, все в порядке, — отвечаю я.
— Это же капитан Крюк, — снова повторяет Эмили. — Это правда он.
— Не в этом дело, — говорю я. — Просто ты его не знаешь. А ты не должна разговаривать с людьми, которых не знаешь.
Незнакомец согласно разводит руками:
— Извините. Вы абсолютно правы.
— Вне сомнения, — отвечаю я, беру девочек за руки и, взяв под мышку куртку Рози, направляюсь к выходу.
— Китти! — хнычет Эмили. — Он ведь такой хороший.
— Это нам как раз неизвестно, — говорю я.
Только перед дверью я оборачиваюсь и вижу, как он стоит, глядя на нас, совсем не разозлившийся, с приятной улыбкой на лице. И правда, он на самом деле очень милый. И все же нельзя полагаться на людей. Считать их жестокими гораздо безопаснее.
Автобус опаздывает, после предыдущего прошло уже более получаса. Мы стоим на остановке в полном молчании. Я все время посматриваю на часы и подсчитываю, во сколько же мы приедем домой. А сколько времени уйдет на то, чтобы их уложить? У меня внутри все начинает сжиматься в какой-то холодный твердый комок. Когда я наконец запрещаю себе смотреть на часы, из-за поворота выворачивает автобус и медленно катится в нашем направлении, такой обнадеживающий и близкий.
— Вот и он, — говорю я Эмили. — Правда, автобусы очень хорошие? Если ты и опаздываешь на один, другой приходит вместо него. — Девочки не привыкли к автобусам.
Мы забираемся, оплачиваем проезд и садимся спереди. Я так стараюсь не беспокоиться о времени, что постоянно только о нем и думаю. Во сколько заканчивается у Лесли родительское собрание? Может, она разговорится с кем-то, пока запирают школу, но я не представляю, сколько это может продлиться. Сколько времени тратит она на дорогу домой?
Девочки, сгорбившись, сидят рядом со мной. Молчаливые и несчастные, чувствуя мое беспокойство, они не решаются со мной разговаривать.
Эмили делает одну попытку:
— Китти…
— Что? — Мой голос безразличен и недружелюбен.
— Ничего.
Я чувствую себя виноватой.
— Почти приехали, — говорю я совсем веселым голосом, но даже мне слышно, как неестественно он звучит.
Девочки не отвечают.
Автобус останавливается в сотне ярдов от их дома. Мы выходим. Внезапно на меня наваливается такая усталость, что я забываю все свои волнения. Девочки держатся за руки, а я иду сзади.
Проехавшая мимо нас полицейская машина внезапно останавливается. Мне сразу же начинает казаться, что я совершила какое-то преступление, хотя в посещении спектакля «Питер Пэн» нет ничего противозаконного. И выходить на улицу с детьми после десяти вечера тоже разрешается.
