И рука застыла в воздухе.
По спине пробежали мурашки.
Он уставился на кусок хлеба, брошенный Крошке Стюарту. Внимательно посмотрел на кружку с водой, которую держал в руке. Осторожно, стараясь не расплескать ни капли, поставил кружку на стол. И непроизвольно вытер пальцы о левый рукав рубища.
Нет, подумал он. Этого не может быть.
Но если и вправду так?
Он устыдился своих подозрений. Неужели на шестом году епитимьи он еще мог сохранить тот образ мыслей, который был привычен ему в прошлой жизни? Неужели все его труды пропали даром? Неужели те полузабытые инстинкты так глубоко укоренились в его сознании?
Но если просто предположить? Всего лишь на секунду, только для того, чтобы рассеять собственные тревоги. Какой разновидностью это могло быть? Была ли смерть результатом физического контакта?
Напряженно сощурив глаза, он посмотрел на свои руки. Нет, он притрагивался к Стюарту. И к хлебу. Не далее, как минуту назад. Но мышь умерла почти мгновенно. Стало быть, ему следовало бы благодарить Бога за свое спасение. Если бы яд убивал при физическом контакте, то, несмотря на превосходство в весе, сейчас бы он уже был мертвым.
Он выдохнул.
Значит, это должно было попасть в желудок.
(Перестань так думать. Перестань!)
И было очень сильным. Мгновенного действия.
Допустим, что это яд.
Конечно, лишь допустим. Ведь, в конце концов. Крошка Стюарт мог умереть естественной смертью.
(Но что бы ты подумал шесть лет назад?)
Он попробовал отогнать от себя свои страшные воспоминания. Нет. Господь снова испытывает меня. Он послал эту смерть, чтобы узнать, насколько я очистил свою душу. Человек, отрешенный от мира, никогда не стал бы так думать.
(Но тогда, в прошлом… Все это время ты так и думал.)
Он опять посмотрел на мышь, неподвижно лежавшую на полу. Затем, нахмурившись так, что начала болеть голова, перевел взгляд на окошко в двери.
Окошко было закрыто. Из-за него не доносилось ни звука.
(Нет. Это какая-то бессмыслица.
Разумеется, он просто строил различные догадки. Но как же убедиться в том, что его хлеб не был отравлен?
Попробовать? Самый верный способ. Вот только – способ чего? Отправиться на тот свет?
Поискать какого-нибудь другого мышонка? Слишком долгое занятие.
Был еще один способ. Можно обследовать монастырь. Его одолевали сомнения. И он хотел избавиться от них.
Обстоятельства требовали от него какого-нибудь решения.
Он внимательно посмотрел на дверь. Шесть лет он открывал ее только в тех редких случаях, когда монастырские правила требовали его присутствия на ритуалах, установленных для всех монахов. Никто не смел не подчиняться многовековым порядкам картезианцев.
Он провел рукой по вспотевшему лбу. Привычка к дисциплине велела подождать до того времени, когда все братья соберутся на заутреню. Да. Такое решение немного успокоило его. Пожалуй, сейчас оно было самым благоразумным.
Сгустились сумерки, стало темно. Капли дождя стучали в окно. Погруженный в свои мрачные мысли, он не включал света.
Колокол молчал, хотя ему казалось, что уже должна была наступить пора заутрени. Он говорил себе, что смерть Крошки Стюарта слишком потрясла его и лишила выработанного годами ощущения времени. Просто для него оно тянулось медленнее, вот и все. В келье не было часов, поэтому он не мог быть уверенным, что заутреня действительно не состоялась.
Он сосчитал до ста. Подождал. Начал считать снова. И бросил.
Затем тяжело вздохнул и, нарушив основной закон своего шестилетнего затворничества, открыл дверь.
18
В коридоре горел свет. Но на глаза никто не попадался. Стояла абсолютная тишина.
В этом не было ничего необычного. Правда, когда звонил колокол, ему нередко случалось встречать монахов, покинувших свои кельи и спешивших в часовню. Но бывало и так, что, немного задержавшись или выйдя раньше других, он шел по коридору в одиночестве.
Вот и сейчас, подчиняясь привычке, он направился к часовне, которая находилась впереди, в пятидесяти шагах от кельи.
Его не переставали тревожить дурные предчувствия. Неожиданно для себя он принял новое решение и, резко повернув направо, спустился в трапезную. Как и следовало ожидать, в это позднее время она была пуста. Тем не менее, помня о данном ему хлебе, он внимательно присмотрелся к освещенному окошку в дальнем конце помещения. Там была кухня. Пройдя между столами, он толкнул незапертую дверь. Оглядел
