Дверь закрыта. Конечно, жена так дорожит этим домом и всем, что с ним связано, что никогда бы не оставила его открытым. Хорошо, что есть запасной ключ. Повернув его в замочной скважине, он вошел. Гулкое эхо разнесло звук шагов по пустым комнатам. Когда они с женой въехали, полы были в ужасном состоянии, но это не пугало, и новоиспеченные супруги самостоятельно их покрасили и покрыли лаком. А на День святого Валентина он преподнес жене деревянные шкафчики собственного изготовления.
Он нерешительно топтался в прихожей.
— Милая, ты здесь?
Тишина... Почему-то никакого ответа он и не ожидал. Кухня, гостиная — все как в день переезда, никаких признаков того, что жена здесь была. Надо спуститься в подвал. Вдруг она поскользнулась на ступеньках и упала? Набрав в легкие побольше воздуха, он решительно открыл дверь. Никого. Он проверил даже проданные вместе с домом стиральную машину и печь. Пришлось подниматься и осматривать стенные шкафы, спальни, маленькую ванную. Он уже собирался уходить, когда вспомнил про чердак. Почему-то по спине пробежал холодок страха.
Чепуха какая-то! Решив, что на чердак жена ни за что бы не полезла, он решительно повернулся к двери. Нет, проверять, так до конца, не то потом угрызения совести замучат. Встав на цыпочки, он с трудом дотянулся до кольца люка. У отпускной двери складная лестница в четыре ступени. Поднявшись на первую, он замер в нерешительности: какой-то странный звук, будто голуби воркуют. Вполне можно принять за смех, хотя больше похоже на хихиканье. Наверное, его-то люди и слышали.
Через секунду воцарилась тишина. Все ясно: на чердак залетела какая-то птица, а услышав его, испугалась и притихла. Жена, наверное, решила проверить, в чем дело, подвернула ногу и не может спуститься. В таком случае люк был бы открыт, но это пришло ему в голову позднее.
Он поднялся на верхнюю ступеньку — никого: ни жены, ни птиц, ни смеха; лишь изоляционный материал, паутина и мотки кабеля. Мерзко пахло плесенью, однако он, не поленившись, осмотрел все углы. Эх, перед тем, как влезать, нужно было проверить, есть ли следы. Впрочем, уже поздно: ползая под балками, он натоптал так, что никогда не узнает, был ли здесь кто-нибудь. Полная тишина, даже воркования не слышно. Стало слишком душно, и он спустился вниз.
Что же делать? Он расспросил соседей. Да, ее видели, кто-то с ней даже разговаривал. В одном люди были единодушны: молодая женщина приезжала одна. В отчаянии, прямо от соседей он стал обзванивать больницы, даже в полицию обратился. Никаких зацепок, и помочь никто не спешил. «Не волнуйтесь. Пара дней, и она вернется, вот увидите!»
Поблагодарив соседей, он пошел к пустому дому. Прислонившись к клену, он внезапно услышал какой-то звук. Быстрее на крыльцо! Тишина. А через секунду все повторилось, только гораздо отчетливее. Едва слышная музыка, далекая и одновременно близкая. Открывая дверь, он различил, как воркуют голуби, а потом раздался детский смех. Он вбежал в темную прихожую. Никого. Смех оборвался, наверное, ему это все пригрезилось.
С тех пор он частенько слышит призрачный смех, но страха нет, наоборот, какая-то сила тянет его к дому. Так тянет, что он снова купил этот дом и живет в нем с детьми, которые почти не помнят маму. У них свой ритм, свои друзья, а мама осталась в прошлом. Смех они не слышат.
Что же произошло? Сначала в полиции решили, что он убил жену. Однако тела так и не нашли, равно как и мотива: не существовало ни другой женщины, ни завещания, ни страховки. Супруги жили на диво дружно. В конце концов он был полностью оправдан.
Тем не менее он не успокаивается. Раз существуют «он» и 'я', значит, у него раздвоение личности. В иной ипостаси он вполне мог убить жену... Только зачем?
А если ее похитили? Никакой записки с требованием выкупа не приходило. Страшно представить, что мог сделать с молодой, красивой женщиной похититель, которому не нужны деньги... Нет, он даже думать об этом не смеет. Пусть бы лучше она сбежала с другим! Кто знает, может, с ним она была несчастна, а другой мужчина дал ей то, о чем она мечтала?
Он думает, горюет, мечтает. Закрывшись в спальне, грезит, что жена с ним, она не ушла, она здесь, рядом.
Где «здесь»? У него даже ответ есть, правда, нереальный, фантастический. Она вернулась в самые счастливые дни жизни, в молодость. Его теория не выдерживает никакой критики, зато утешает: каждый человек может проскользнуть в блаженное безвременье, и сейчас его жена счастлива и беззаботна. Иногда среди детского смеха ему слышится женский, и снова и снова он вспоминает строчки из поэмы Элиота. Кто знает, может, все так и есть. Мой голос затихает, сливаясь с детским смехом.
Печатная машинка
Эрик дернулся, будто схватившись за оголенный провод. Перед глазами потемнело, по спине побежали мурашки.
Он искал кухонный стул. Его старый, любимый и единственный, вчера ночью был раздавлен в щепки дородной поэтессой, которая, потеряв равновесие, на него рухнула. Вообще-то поэтессой эту даму можно было назвать с большой натяжкой. На какого читателя рассчитаны ее произведения? Гостей кривило от пошлых рифм: любовь — морковь, розы — слезы. Разве это стихи? От стыда Эрик сквозь землю был готов провалиться.
У его литературных вечеров имелся определенный стандарт, который следовало поддерживать. Пара гостей вроде подобной поэтессы — и репутации конец. Издательство «Сабвей пресс» недавно выпустило сборник рассказов Эрика под оригинальным названием «Перерождение», а в журнале «Провинциальные умы» выходила его ежемесячная колонка с обзором новинок литературы. Так что, когда в гостиной появилась эта жалкая пародия на поэтессу, Эрик собрался ее выгнать, но потом выяснилось, что она протеже редактора «Провинциальных умов». Пришлось пожертвовать репутацией во имя такта и ради дальнейшего сотрудничества с журналом. Услышав сухое покашливание, которым было встречены опусы поэтессы, Эрик сумел спасти ситуацию, прочитав свой последний рассказ «Киса, брысь». Сейчас, глядя на жалкие останки любимого стула, Эрик сожалел, что пожертвовал принципами.
Лавка старьевщика находилась совсем рядом, в одном квартале от Нью-йоркского университета. Товар — действительно одно старье, рай для студентов, покупающих ветхие столы и кровати для общежития. Иногда среди хлама попадаются неплохие вещи. Выбора у Эрика не было: на рассказах сильно не разживешься. Спасали подачки матери и подработка в виде торговли футболками у кинотеатров.
Итак, из-за ограниченности средств прямая дорога к старьевщику.
— Ищете что-то конкретное? — спросил хозяин.
— Так, просто смотрю, — проговорил вспотевший Эрик.
— Не спешите, выбирайте на здоровье, — сказал старик, посасывая коротенькую сигарету. Ногти у него желтые, давно не стриженные.
Узкий и длинный торговый зал завален хламом: вот треснутое зеркало, вот заплесневелый матрас. Убогие обломки чьего-то быта в ярких лучах солнца казались еще более жалкими.
Эрик нерешительно коснулся грязного кофейного столика на кривых ножках. Надо же, стоит прямо на вспоротом диване. Сквозь большую прореху виден грязный поролон, а запах такой, что в носу щиплет.
Кухонные столы, ржавая мойка... Что угодно, только стульчиков нет.
Придется лезть в грязные дебри еще глубже. Споткнувшись о шнур торшера, Эрик налетел на покрытый разводами туалетный столик. В боку закололо, на лбу набухала шишка, лицо в паутине, но молодому человеку было не до боли. Под столом он заметил небольшой предмет. Тогда ему и почудилось, что он схватился за оголенный провод.
