почти всегда своего добивался. Вайда, как и многие другие, глядела на него снизу вверх обожающим взглядом, а говоря о нем, снисходительно улыбалась. Гордилась им – его манерами, его деньгами, тем примером, что он подавал: мол, потерпи, приложи смекалку, глядишь, у тебя тоже получится. Но Сандлер уже ходил с ним на рыбалку и знал кое-что – не то, конечно, что у мистера Коузи на душе, в голове или в бумажнике, но кое-какие его обычаи постиг.
Зашли носом к ветру, бросили якорь в заливчике, не на таком глубоком месте, как ожидал Сандлер.
Приглашение тогда удивило его, поскольку обычно Коузи к себе на яхту пускал либо особо важных гостей, либо (что бывало чаще) шерифа Бадди Силка – тот, кстати говоря, и правда происходил из семьи, которая своей фамилией окрестила целый город, а его улицы потом снабжала киношно-эпическими названиями. К Сандлеру мистер Коузи подошел прямо на улице, где тот припарковался в ожидании Вайды. Остановил свою небесно-голубую «импалу» рядом с пикапом Сандлера и говорит;
– Ты как завтра – занят, Сандлер?
– Нет, сэр.
– На работу не надо?
– Нет, сэр. Воскресенье на консервном выходной.
– А, правильно!
– А что – я вам нужен?
Коузи состроил гримасу, словно усомнился, приглашать – не приглашать, потом отвернулся.
Сандлеру оставалось созерцать его профиль, похожий на тот, что выбит на пятицентовой монете, минус прическа и перья. Биллу Коузи, еще вполне бравому мужчине, было уже семьдесят четыре года; Сандлеру тогда исполнилось двадцать два. Коузи был женат уже больше двадцати лет; Сандлер – меньше трех. Коузи был при деньгах; Сандлеру платили доллар семьдесят центов в час. Он ничего не понимал: едва ли где найдешь двух мужчин, у которых меньше общих тем для разговора.
Придя к окончательному решению, Коузи посмотрел на Сандлера:
– Нацелился я тут немного порыбачить. Выйду на рассвете. Подумал, может, ты захочешь присоединиться?
Целыми днями работая с морепродуктами, Сандлер не связывал рыбную ловлю с понятием «спорт». Его бы воля, рыбалке он предпочел бы охоту, но отклонить предложение было нельзя никак Вайде бы это не понравилось, к тому же говорят, у Коузи такая яхта шикарная!
– С собой ничего не бери. У меня все есть.
Да уж, это точно, у тебя все есть, подумал Сандлер.
Встретились в четыре утра на пирсе, тут же отчалили, и все молчком. Никакой болтовни про погоду, никаких пари на будущий улов. Вчерашнего радушия у Коузи, казалось, сильно поубавилось. Сандлер приписал эту перемену в нем серьезности задачи: не так-то просто управляться с крейсерской яхтой – сперва вывести ее в океан, потом направить в заливчик, о котором Сандлер прежде не имел и понятия. А может, дело в том, что странен был сам факт их пребывания тут вдвоем вдали от всех. Коузи с местными в открытую не якшался – то есть он брал их на работу, шутил с ними, даже вызволял из затруднительных ситуаций, но иначе как на время церковных мероприятий ни за столик гостиничного ресторана, ни на танцплощадку никого не пускали. Когда-то в сороковые годы местную публику отпугивали цены, но даже если какая-нибудь семья набирала достаточно денег, чтобы отметить у него в отеле, например, свадьбу, им отказывали. Вежливо. С сожалением. Но наотрез. Мест нет. Кое-какое недовольное брюзжание по этому поводу, конечно же, слышалось, но в большинстве своем народ в те времена не возражал, считая такую тактику оправданной. У людей не было ни подходящей одежды, ни средств, и им не хотелось чувствовать себя неловко рядом с теми, у кого все это имелось. Когда Сандлер был мальчишкой, довольно было уже только смотреть на приезжих – восхищаться их автомобилями и качеством чемоданов, слушать отдаленную музыку и танцевать под нее в темноте, в настоящей, глубокой тьме между тесно понатыканных хибарок, в своем па-лисадничке. Одного сознания того, что рядом курорт и знаменитый отель Билла Коузи, было достаточно. Иначе как объяснишь, почему тут была тишь да гладь, неслыханная больше нигде во всем округе, да даже и во всем штате. Семьи рабочих консервного завода и рыбаков ценили это. Так же как и уборщицы, каждый день ездившие в Силк, прачки, сборщики фруктов, учительницы из разваливающихся школ и даже заезжие проповедники, никогда не одобрявшие подогретых выпивкой сборищ и танцев под разнузданную музыку. На знаменитом богатом курорте, которым к тому же владел такой же, как они сами, всех охватывало ощущение радостного подъема, исполнения какой-то давнишней мечты. И эта воплотившаяся сказка жила, длилась даже тогда, когда отелю стали позарез необходимы те самые, кого когда-то не пускали на порог.
– Опять скумбрия появляется, – проговорил Коузи. – Тут у ней, я смотрю, вроде как на шоссе бывает – официальное место отдыха.
Он просветлел и вынул термос с кофе, как оказалось настолько разбавленного алкоголем, что цвет еще оставался, а вот запах… Фокус удался. Скоро они уже вовсю обсуждали достоинства Кассиуса Клея [10], умерив страсти, вызванные спором о Медгаре Иверсе [11].
Клев был дохлый, беседа, наоборот, шла живенько – вплоть до восхода солнца, когда действие алкоголя ослабело и в разговоре появились мрачные нотки. Мистер Коузи, глядя на каких-то шустрых червячков в животе у зубатки, сказал:
– Уничтожишь хищников, и тебя тут же мелкая сволочь живьем сожрет.
– У всех своя роль, свое место, мистер Коузи, – отозвался Сандлер.
– Верно. У всех. Кроме женщин. Ну просто всё заполонили.
Сандлер усмехнулся.
– Постель, – продолжил Коузи, – кухню, двор… И за столом, и под ногами, и на загривке!
– Так это, может, не так уж и плохо? – осторожно возразил Сандлер.
– Нет. Нет. Это здорово. Замечательно.
– Тогда что ж таким грустным тоном?
Билл Коузи повернулся, глянул на Сандлера. Его глаза, еще яркие от выпивки, излучали боль, как треснутое стекло.
– Что обо мне говорят? – спросил он, сделав глоток из термоса.
– Кто?
– Да все вы. Ну, сам знаешь. За глаза.
– Что вы весьма уважаемый человек, мистер Коузи.
Коузи вздохнул – ответ явно разочаровал его.
– И так нехорошо, и этак хреново, – проговорил он. Затем вдруг перескочил на другое, как любят делать дети и сильно пьющие: – Знаешь, моему сыну Билли было примерно столько же, сколько тебе. Когда он умер то есть.
– Правда?
– Знавали мы с ним времена и неплохие. Очень неплохие. Мы были скорее как друзья, а не как отец и сын. Он ушел… так, словно кто-то специально выпрыгнул из могилы и унес его.
– Кто-то?
– Ну или что-то.
– А что с ним случилось?
– Подлейшая штука. Называется пневмония, перенесенная на ногах. Никаких симптомов. Пару раз кашлянул, и с приветом. – Сощурясь, он стал смотреть на воду, как будто истина плавает в море. – И я на какое-то время сломался. Долго потом выправиться не удавалось.
– Но удалось все же. Вы же выправились.
– Нуда. – Его лицо осветилось улыбкой. – Замаячила хорошенькая женщина, и тучи как-то рассеялись.
– Ну вот видите. А вы жаловались.
– Ты прав. Однако же мы были настолько близки, что я так и не потрудился толком узнать его. Все понять не мог, зачем он выбрал себе в жены такую, как Мэй. Может, он был совсем другой, а я смотрел на него как, на свою тень, что ли. А теперь я, пожалуй, уже и вовсе никого не понимаю. И как тогда требовать,
